Был субботний день, после полудня. С раннего утра даль не замерла ни на миг, жара смирила всякое движение, кроме легкого неустанного приплясывания неподвижных массивных предметов. Питер кожей жаждал реки даже тогда, когда он покорно отправился стричься, а затем, кипя от возмущения, на урок музыки. Но вторая половина дня принадлежала только ему, и этот первый прыжок в воду, слева от ивы, мимо пней и вверх, среди лент прохладных водорослей, освободил его от утренних страданий.
Он поднялся на поверхность, отдуваясь, встряхивая головой, чтобы мокрые волосы не лезли в глаза. От него волнами расходились круги, они уже достигли берега, заколыхав травы. Приятно вот так заставить почувствовать свое присутствие; ему захотелось, чтоб это было заметно и при движении в воздухе, хотя ему и не понравилось бы, если б круги от других смешивались с его собственными.
Он лежал на спине, и шум воды в ушах напоминал непрестанное пение в морской раковине. Когда он думал о реке, он всегда мог вспомнить этот звук и то, как волосы, медленно отлепившись от черепа, плавали на воде.
Глянув ввысь, он увидел, что синее небо как бы старалось прожечь листву и добраться до реки. Высыхала она когда-нибудь? Насколько жарче должно быть, чтобы солнце, поглотив всю эту воду, высушило ил. Полагали, что однажды это уже произошло — со всей землей — и образовались такие огромные трещины, что для преодоления их потребовались бы мосты, а если туда заглянуть, увидишь огонь, который горит в глубине земли. Вот, наверно, стояла жарища. Питер камнем погрузился в воду.
Конечно, относительно удовольствий, которые дает дно реки, могло быть два мнения. Опутывавший лодыжки мягкий густой ил или то, что выскальзывало из-под ног, не вызывало у Питера отвращения. Он твердо ступал, чувствуя, как давит вода на глаза, видя лишь на небольшое расстояние в зеленоватой мгле. Сейчас ему было нужно единственное — нож, который бы он держал в зубах, как ныряльщики за губками. Он почти накопил сколько нужно, чтобы купить такой.
Под водой ни в чем нельзя быть уверенным, пока не потрогаешь. Берега и корни деревьев были не прочнее тростника, они колыхались вместе, точно при слабом сквозняке. Питер разглядел нечто напоминавшее ребра огромного ухмыляющегося скелета, позабытого на дне реки. Они образовали узкий, черный туннель с дугообразным входом, который напоминал ему церковный портал.
Питер стрелой поднялся на поверхность, глотнул воздуха, заморгал от неистового блеска солнца. Он оставался на месте, удерживаясь на воде в вертикальном положении; его мокрая голова блестела, точно стекло. Это было нужно еще и для того, чтоб не отплыть в сторону, потому что он находился как раз там, где следовало быть для его коронного номера. Как всегда, его одолевали сомнения, сердце сильно забилось. Известное волнение — дань событию — допускалось, как шепот в церкви. Любые же другие, не столь сильные чувства были принадлежностью девчоночьего «я», которое он охотно вырвал бы из себя и утопил.
