— Ну, чего ты треплешься, старикан? — хотелось мне сказать ему. — Все же это вранье.
Но я спросил только:
— А Уивер и Слоумер?
— Ты о чем? — Он был как будто озадачен и даже встревожен.
— Разве не они решают?
Он покачал головой.
— Они обеспечивают деньги. А Уэйд — игру. Можешь о них не думать.
— А что за человек Уивер?
По-моему, он не расслышал. По-моему, если бы он увидел, что я интересуюсь Уивером больше, чем регби, он бы этого не понял. Буфет заполнился, но через десять минут снова опустел. Никому не хотелось задерживаться. Я ждал в одиночестве, пока Джонсон бродил среди столиков, высказывая свое мнение и доверительно сообщая какие-то сведения, в результате чего несколько пар глаз обратились в мою сторону и еще больше бровей поднялось вверх, провожая его. Джонсон носил черные сапожки, его ноги в них смахивали на обрубки.
Мы вышли вместе и сели в автобус прямо у ворот стадиона. На улице были уже ранние зимние сумерки. В долине тускло светились городские огни. Мы сели спереди и смотрели, как по обеим сторонам бегут назад серые каменные стены и дома. Я достал книжку в бумажной обложке, которую пытался читать по дороге на матч. Радужное настроение Джонсона теперь, когда все было позади, постепенно улетучивалось. Время от времени он что-нибудь говорил, по-новому поглядывая на меня хозяйским глазом. В таком настроении мы сошли на Булл-Ринге и пересели на десятый номер, который шел по Вест-стрит в Хайфилд.
— Я ее читал, — сказал Джонсон, потрогав книгу и положив руку на страницу, чтобы я оторвался.
— О чем она?
— О боксере. — Он кашлянул и высморкался двумя пальцами.
— Это и так видно, — сказал я, показывая ему картинку на обложке. Он стал разглядывать раскрашенное лицо и две большие красные перчатки.
— Тебе нравится эта книга? — спросил он.
Я пожал плечами и ответил первое, что пришло в голову, — мне не хотелось показывать ему, что этот твердокаменный герой производит на меня впечатление. Наконец, как будто ему стиснули горло, он выдавил из себя то, о чем думал с самого конца матча.
— Ты хочешь, чтобы я к тебе зашел? — Он смотрел на меня жадно и растерянно — прикидывался. — Мне это нетрудно… совсем нетрудно, — добавил он.
— Как хочешь. Заходи, выпьешь чаю. Миссис Хэммонд ничего не скажет.
Он промолчал. Автобус катил по лужам света мимо замка, к дальней окраине за больничным холмом.
Дома никого не было. Миссис Хэммонд ушла с обоими детьми. Может быть, нарочно. Мы сидели в кухне и ждали. Джонсон снова завел разговор о матче, он поглядывал на коричневые башмаки у камина, поправлял кочергой огонь, подбрасывал уголь, — словом, делал вид, будто чувствует себя как дома.
