Рядом со мной грузно плюхается Хрулев. Секунды две-три он оглядывается по сторонам. Потом кряхтит, встает на одно колено и стреляет из автомата, короткими очередями, отсекая по два патрона. Минута, здесь уже и Уклейн, и Леня, и артиллерист, авианаводчик, еще какой-то солдат, потом еще один военный, вроде прапорщик, и Сокирко с Коцем. Игорь Васильевич хлопочет вокруг оператора. Плечо у того уже перебинтовано. На плотной белой повязке большое пятно крови. Уклейн поворачивается к прапорщику:
– Промедол есть?
– Да!
– Коли! Ему коли!
Показывает на Леню. Лицо у звукооператора жесткое. Видно, что если его не послушаются, он заставит.
– Я не умею…
– Эх ты, вояка. Давай сюда!
Уклейн поднимает перед глазами тюбик с наркотиком, колдует над ним мгновение, а потом лихо тычет иглой Лене в бедро. Прям через джинсы.
– Ах ты! Больно!
– Ничего, ничего! Сейчас прикайфуешь!
Ни Ротного, ни командира полка я в кювете не вижу. Базаева тоже нет. Ни БМП, ни пехоты. Передовая рота ускакала вперед. Если высунуться из кювета, видно, как впереди, по направлению к верхнему городку миротворцев, в двухэтажных кварталах идет бой. Гремят пушки, бьют пулеметы. От взрывов подлетают вверх куски бетона, доски какие-то, листы железа. Так. Наши пробиваются-таки на спасенье своих. Арьергардная рота отступила.
Да… Осиротели мы, застряли на этом долбаном перекрестке. Колонна, как бельевая веревка, не выдержала, лопнула прямо посередине. Аккурат там, где мы остались. И перспектива наша малопонятна. Связи, я так понял, нет. Во всяком случае мой телефон не работает. Человека с рацией я тоже поблизости не наблюдаю. Остается надеяться, что военные вдруг забеспокоятся: «А где же командарм? И командира полка нету». И тогда, может быть, начнут поиски. Может быть… А может и не быть. Сейчас по нам стреляют с двух сторон. Со склона, из-за елок, метров с двадцати. И в доме двухэтажном они засели. Тоже потрескивают автоматами. Пока не страшно. Пехота наша рядом. Спасут…
Я ложусь на пологий скат кювета. Жду изменения ситуации. Проходит минута. Или две? Или полчаса? Бездействие мне надоедает. Переворачиваюсь на живот. Потихоньку выглядываю из кювета. Что там снаружи творится? Хрулев все стреляет. Артиллерист, авианаводчик и прапорщик тоже. Ротного не вижу, слышу только его автомат – он строчит левее, за кучкой погибших грузин. Прямо напротив кювета по склону пробегает грузин. Оглядывается, палит несколько раз в нашу сторону. Хрулев дает по нему очередь. Грузин поскальзывается, грудью налетает на заграждение из сетки-рабицы, путается в ней. Хрулев поднимается чуть выше, дает еще очередь. Грузин клюет носом и повисает на заграждении. Метрах в десяти из нашего же кювета, из кустов, выскакивает еще один грузинский солдат. Так глухарь неожиданно выпархивает из-под ног охотника. Он пытается перебежать дорогу. Хрулев стреляет. Бедолага падает, лицом врезаясь в дорогу. Я слышу, как глухо стукается об асфальт его голова в каске. Он лежит неподвижно секунды три. Потом медленно переворачивается на спину. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Убит. Я замечаю еще несколько безжизненных тел с той стороны дороги, на обочине. Та же серо-зеленая форма, те же измазанные сажей лица. Не наши. Враги.
