– Не приедет? – спросила Идка.
– Завтра, завтра, сказал же, приедет.
– А зачем ты ее сегодня ходил встречать? – спросила Идка, чуя обман. Папа не отвечал, снова стал смачивать полотенце.
– Почитай лучше, – сказала Идка. – А что на улице? Ветер?
– Не знаю, может, дождь будет. Давай потом почитаю. Давай еще. И ручки давай, а?
– Нет, почитай пока. Зачем всё время мочить? Вот как нагреется, тогда и мочи снова. – Она имела в виду полотенце. Папа подумал, что если даже больной, даже с таким горячечным взглядом ребенок не теряет логики, не паникует, значит, ему-то подавно нельзя, и он начал читать.
Одиссей возвращался в Итаку. Он отбивал у женихов Пенелопу. Героем он возвращал себе свой покинутый дом. Идка рада была, что всё кончилось хорошо.
– А Итака – это остров, да?
– Остров.
– Как наш?
– Нет, больше.
– А Пенелопа царица же была, так почему она не могла женихов сама разогнать всех и одна править?
Женщина, хотел было сказать папа, но не сказал, подумав о жене, и снова злость нахлынула на него. Нет, надо ехать домой, нечего ее тут ждать, смысла нет ждать. Завтра же уедем.
– Давай смочу, нагрелось уже, – сказал папа, трогая полотенце.
– Нет, теперь давай песню.
– Давай потом. Не хочу я сейчас петь.
– Ты всегда говоришь «потом». Теперь пой, ну!
Папа вздохнул, но деваться было некуда. Петь он любил, но все говорили ему, что у него нет слуха. Поэтому пел он только дочке колыбельные, которые вовсе были не колыбельные, а одни и те же, его любимые песни, и вот эта, про буденовцев, полюбилась Идке больше всех. Папа запел, резко вдыхая в конце каждой строки, отчего они как бы вдруг подпрыгивали и зависали:
Там вдали за
рекой за
горались огни
в небе ясном
заря до
горала
сотня юных бой-цов
из буденовских войск
на разведку
в поля по
скакала…
Идка знала всю песню наизусть, знала каждый акцент, который сделает папа, мелодию, то ускоряющуюся, то замедляющуюся, в зависимости от того, что происходило в песне, и от этого еще больше ее любила. Она представляла себе всё очень ясно, в картинках, и безымянные герои были для нее как родные.
Хотя не всё она понимала. Там было:
Вдруг вдали у ре-ки
засверкали шты-ки
это бело
гвардейски
е цепи
Идка не могла представить, как могут быть одновременно и цепи, и штыки, поэтому видела некий частокол из острых ножей, ощерившихся и злобно, бело сверкающих в темноте из-за тяжелых, провисших белых цепей, точно таких, как на пристани. За штыками она не представляла людей. Люди были на лошадях, а за штыками белое (папа пел раздельно
