– Просто с этой девушкой мы очень долго дружили, даже были настолько близки, что понимали друг друга с полувзгляда.
– Духовно близки? – с некоторым ехидством спросила Муза.
– Нет, у нас ничего не было, поверь. Мы только целовались.
– И сколько же вы были рядом? – спросила Муза, нажимая на последнее слово.
– Года три.
– А почему не поженились тогда? – не унималась Муза.
– Что за допрос ты мне устроила?! – вспылил я. – Не всё ли равно тебе, что было в моём прошлом?
– Но ведь речь идёт о женщине – значит, и меня каким-то образом затрагивает, – обиженно сказала Муза, и я пожалел, что накричал на неё.
– Извини за резкость, – как можно нежнее сказал я, поглаживая её руку. – Спасибо за кофе.
Муза была отходчива. В её глазах вспыхнул весёлый огонёк.
– Я буду на кухне. Захочешь курить, приходи.
Я кивнул, потом, сложив руки замком на затылке, откинулся на спинку стула. Передо мной лежал чистый лист – всё ещё было впереди.
* * *
Этот звонок, этот сигнал из другого мира, как камень, брошенный с высоты, всколыхнул застоявшееся болото моей жизни, пробудил память к невероятным усилиям. Я превратился в пляжный песок, не успевающий просохнуть до следующей волны: так воспоминания, наслаиваясь и теснясь, хлынули из всех закоулков памяти, где хранились столько лет.
Институтские лекции, пропущенные нами, вечера и шумные сборища однокурсников по поводу и без повода, наши походы в кино и просто поздние скамейки вдвоём – всё это с голографической расплывчатостью вдруг заполнило мою комнату. И я лавировал между этими картинами, заглядывал в глаза себе и ей тогдашним, прислушивался к нашим голосам – и ностальгическая боль сладко вплывала в мою нынешнюю жизнь.
А потом я оказался за письменным столом и раскрыл тетрадь.
«Когда полжизни прожито не так,
и понимаешь: ей не повториться;
когда двенадцать лет – сердца не в такт,
да и теперь моё не так стучится, –
тогда ложатся мысли, будто цепь,
и со смертельным лязгом вяжут руки,
отодвигая радужную цель
на самый край пожизненной разлуки.
А цель проста, как чистая тетрадь,
стихами не успевшая начаться:
мы все живём, чтоб после – умирать
и лишь потом вовек не разлучаться…»
Господи, мы не виделись двенадцать лет – с тех пор, как я бросил институт, сойдя с середины дистанции. А она доучилась, закончила и уехала. До её отъезда тогда оставалось целых два года, можно было что-то решить, как-то определиться. Но после моего демонстративного выпада, после того, как, забрав документы, я перестал появляться в тех местах, где появлялась она, – жизнь потекла совсем по-другому, больше наперекосяк, чем гладко. Иногда мы перезванивались, намечали встречи, но в последний момент всё срывалось, откладывалось, и козни судьбы оказывались сильнее нашей слабеющей тяги друг к другу.
