И тут мне вспомнился вчерашний Тарас Григорьевич с его мясистым лицом, барабанной грудью и весьма искренним налетом патриотизма в чистом и сытом редакторском голосе. «Господи, – подумал я, – о каком возрождении языка можно говорить! Как бороться за национальную культуру нам, людям среднего поколения, когда мы зажаты с двух сторон в безжалостные тиски голодающих детей и стариков… Как?»
В этот момент, не давая мне развить нахлынувшие умозаключения и, вероятно, заметив на себе мой интерес, стайка пацанов прекратила свои манипуляции и после короткого совещания делегировала в мою сторону из своих рядов самого маленького и жалкого. Он подошел ко мне уверенной, нагловато-расхлябанной походкой – в разных ботиночках, коротко подстриженных полосатеньких брючках, рубашечке из стертой до папиросной бумаги байки и пиджачке без пуговиц и воротника. Он подошел и, остановившись в двух шагах, склонил чернявую, непропорционально большую голову на тонкой, грязной шее набок. Я замер, откровенно растерявшись от той совсем не детской житейской мудрости, которая лучилась из его затуманенных блефаритных глаз. Потоптавшись пару секунд, будто вблизи изучая меня, он вдруг спросил подсевшим, треснувшим голосом:
– Дядя, хочешь подышать?
От неожиданности вопроса мой язык намертво прилип к зубам, не позволяя им разжаться, и я молча покачал головой в знак отказа от столь заманчивого предложения.
– Ты не стесняйся, – продолжал малец. – Нам не жалко.
Тут он оглянулся на свою компанию, наблюдавшую за переговорами, и, как бы условно сообщая ей о моем отказе, выразительно пожал правым плечом.
– Нет, я этим не занимаюсь, – выдавил я.
– Напрасно, – сочувственно заключил пацан. – Знаешь, как бывает классно летать?..
От его сообщения слова застряли у меня в горле, сбились в комок и царапались, выбираясь наружу.
– Может быть, ты голоден? – спросил я. – Вы все, наверное, хотите кушать?
– Не без того, – нахмурясь, ответил малец, переводя взгляд на мой пакет с печеньем.
Я молча протянул ему едва начатый килограмм лакомства. Мальчишка выпростал из недр пиджачного рукава тонкую, с голубыми прожилками ручонку, но остановил непроизвольное движение.
– А тебе? – спросил он, проявляя вершины благородства.
– Да у меня через час автобус, – ответил я, смутившись. – Переживу как-нибудь…
– Правильно делаешь, что уезжаешь, – вдруг заявил мой собеседник. – Тут нечего делать. Хотя, везде теперь плохо…
– Да, вероятно, – подтвердил я. – А тебя как зовут?
