Общие знакомые, конечно, нашлись.
Стефан Мартынович оказался веселым, общительным человеком. Он организовал чай и легкую закуску, смешил соседей по купе, рассказывая разные забавные истории из своей жизни, с увлечением играл в подкидного дурака, искренне огорчаясь проигрышу и шумно радуясь выигрышу. В обществе такого спутника невольно забываются все горечи и печали.
У Стефана Мартыновича были живые глаза, пышная грива черных волос, которую он то и дело откидывал назад привычным движением руки. Только длинный хищный нос странно не гармонировал со всем его добродушным обликом.
На вокзале в Пылкове Стефан Мартынович вышел вместе с Дубовой на крытый перрон.
— Куда прикажете вас проводить?
— Благодарю. Я сама доберусь.
Он вежливо поцеловал протянутую руку.
— До свидания. Надеюсь, что встретимся. — Не выпуская из своей ладони теплой женской руки, он еще раз спросил: — Может быть, все-таки проводить?
— Нет, нет. Благодарю.
Он поднял воротник широкого серого пальто, надвинул на глаза шляпу и шагнул навстречу осеннему дождю.
Дубовая осталась одна.
С утра в доме Куреневых царила невообразимая суета. Зиночка снаряжалась на праздничный вечер, где могли быть люди, которых она раньше видела только на трибуне. Пригласил ее туда Виталий Андреевич, бывший партизан, герой книги «Дорогою подвига», ее непосредственный начальник. Зиночка ни минуты не могла посидеть спокойно и веселым шариком металась из комнаты в кухню и обратно, наполняя маленькую квартиру шумом, суетой, смехом. С помощью старых щипцов она подновила завивку своей рыжеватой шевелюры. Чтобы приобрести томный вид и «таинственный блеск в глазах», она проглотила ложку уксуса. Но уксус, очевидно, не помогал. Щеки ее цвели полевым маком, зеленые глаза горели задором, приплюснутый носик смешно раздувался, выдавая веселый, простодушный характер.
— Ой, мамочка, родненькая, миленькая, скорее! — жалобным голосом просила она. — Виталий Андреевич вот-вот придет. А он не любит, когда опаздывают.
Ее мать, маленькая, худенькая женщина, подвижная, как и сама Зиночка, добродушно подтрунивала над дочерью:
— Да знаю, знаю. Все уши уже прожужжала.
— Мамочка, он же герой!
— Да уж на твоем Виталии Андреевиче весь свет клином сошелся.
— Нет, я, кажется, действительно опоздаю, — не унималась Зиночка.
— Не спеши в Лепеши, в Сандырях ночуешь. — Пелагея Зиновьевна сняла с рукава пальто высохшую под утюгом тряпку. — Вот и готово. Можешь надевать.
— А платье гладить?
