Я обернулся и увидел девушку.
– Ха! – сказала она. – Вы все кадры придумываете.
– Извините, – кажется, я тогда смутился. – Я на вас наступил?
– Ничего страшного. У вас прекрасные фотографии. Особенно, где туманы и рельсы.
Тут директор Афоня, потребовав тишины и подняв стакан, произнес короткий тост:
– Господа, цитирую Оскара Уайльда. Простые удовольствия есть последнее прибежище сложных натур. Поэтому объявляются танцы. Дамы приглашают кавалеров.
И включил радиолу. Возникли «Битлз» – «Yesterday».
– Нужно танцевать, – сказала девушка.
– Попробуем, – сказал я. – Только вы меня крепче держите, чтоб не упал.
– Набрался, – сказала она. – Пошли.
И мы стали танцевать.
Потом были еще танцы, и мы уже не отрывались друг от друга. Звали ее Алиной. А когда Афоня убрал долгоиграющих «битлов», поставил на диск пластинку «на костях», раздалось шипение, и еле различимый мужской голос запел «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный, слышу крик журавлей, улетающих вдаль», и мы снова затоптались, обнявшись, я вдруг (именно вдруг), то есть неожиданно для самого себя, сказал ей: «Выходи за меня замуж».
Почему я вдруг это сказал, сказал без тени сомнения, не размышляя, и слова эти вылетели сами собой? Может быть, всему поводом были «Журавли», и мне казалось, что мы здесь, в этой стране вдвоем «под небом чужим»? И, поскольку небо чужое, нам нужно крепче держаться друг за друга. Но я же видел ее впервые! Почему мы вдруг кого-то отделяем от иных? Почему, даже бегло глянув, услыхав два ничего не значащих слова, мы вдруг сразу чувствуем и твердо знаем, что вот перед нами кто-то близкий, нужный, родной? Может, включается потаённая, подсознательная память о прошлых наших жизнях? Когда-то прежде мы были близки, надолго расстались, скитаясь в иных мирах, а теперь случайно (или не случайно, а по чьей-то воле) встретились…
С тех пор мы с Алиной не расставались, пока она не оставила меня сама.
Нашу выставку разорили через три дня. Куда делись фотографии – неизвестно. Слава богу, остались негативы. Афоню уволили, чему он, кажется, был рад. Вскоре он сумел прикинуться евреем и убыл в Израиль. Сэм продолжал спокойно трудиться в своей котельной, ибо что взять с кочегара? Меня вызвал к себе директор нашего пионерского заведения, что-то мычал, блеял, а потом сказал: напишу в райком и сам знаешь, куда, будто провел с тобой разъяснительную работу и ты все осознал, с тебя бутылка. Я его поблагодарил.
Вот такие случились воспоминания. Но ничем они мне не помогли. Слишком разные времена – четырнадцатый, пятнадцатый годы и начало семидесятых хоть и одного, но сумасшедшего двадцатого века. Нравы совершенно разные.
