На «веспе» дона Руджеро Франческо объездил все Скьявоне. Остановился у «Почтового бара», выпил чашечку кофе, поболтал со знакомыми юношами. А теперь он катит к сосновой роще.
Весной, когда он уже почти совсем оправился после долгой болезни, он впервые очутился наедине с донной Лукрецией. Пошел к ним вернуть пластинки и книги, в том числе этот французский роман «Пармская обитель».
Она спросила, понравилась ли ему книга.
— Я-то сама, — добавила она, — раз десять ее перечитывала.
Разговорить его было трудно. Даже со своими товарищами по университету в Неаполе он был скуп на слова, так как с детства привык молчать в присутствии отца, которого до сих пор побаивался. Он слушал, он смотрел на донну Лукрецию, которая все время двигалась по гостиной, и он никак не мог угадать, подойдет ли она сейчас к книжному шкафу, или к проигрывателю, или к бару: «Рюмочку французского коньяка?», или к торшеру и зажжет его, или к выключателю на стене и потушит люстру, или к кожаному креслу и пододвинет его к лампе, не переставая говорить об этом французском романе, — и все это получалось так естественно, так само собой — красивая женщина, крупная, но не отяжелевшая, как обычно грузнеют красавицы на Юге, величавая и простая, величавая в своей простоте.
Вдруг он задним числом сообразил, что с первой до последней страницы только что прочитанного французского романа представлял себе Сансеверину именно такой, как донна Лукреция.
— А я надеялась, — сказала она, — что вам куда больше понравится Стендаль, что это будет для вас как бы ударом, откровением…
— Я не совсем понимаю Фабрицио, — ответил он.
— Что вы хотите этим сказать? — с живостью спросила она.
— По-моему… — промямлил он.
Он еще не сформулировал даже для себя свое впечатление от героя романа. И поэтому замолчал.
— Что по-вашему? — настаивала она.
— По-моему, — проговорил он, — на месте Фабрицио я полюбил бы не Клелию.
Она с любопытством подняла на него глаза.
— Вы что, молоденьких девушек не любите?
— Не знаю, — признался он.
— Понятно, — протянула она, — вы предпочли бы малютку Мариетту?
— Какую Мариетту?
— Ну актрисочку, помните, Фабрицио еще ранит ее покровителя шпагой.
— Я и забыл, — протянул Франческо.
Их глаза встретились.
— Нет, — буркнул он, — я полюбил бы Сансеверину.
И тут же почувствовал, что краснеет.
Добравшись до сосновой рощи со стороны Скьявоне, он перешел на вторую скорость, свернул на тропинку и метров триста трясся по колдобинам. Потом спрятал мотороллер в заросли кустарника, чтобы его не было видно, и пошел пешком.
