Когда на меня вновь обрушились горе и страдание, я этому не удивилась. В ту ужасную ночь я открыла дверь и стояла с ребенком на руках, глядя на переминавшихся с ноги на ногу шахтеров: коптящие факелы бросали отсветы на их потные черные лица. Они наконец вытолкнули вперед самого высокого. Я опустила голову, чтобы не смотреть ему в глаза. Помню, что на его башмаке было раздавленное гнилое яблоко.
Они рыли землю четыре дня, чтобы достать тело Сэма, и отнесли его сразу к могильщику, а не домой. Они пытались меня остановить, но я их не слушала. Я должна была сделать для него то последнее, что могла, и жена пастора это прекрасно понимала. «Скажи им, чтобы ей разрешили пойти к нему», — сказала Элинор Момпелльон мужу своим нежным голосом. Как только она заговорила, вопрос уже был решен. Майкл Момпелльон кивнул в знак согласия, и мужчины расступились передо мной.
Я выполнила свой долг, обмыв останки мужа. Это случилось два года назад. С тех пор мне пришлось много раз исполнять этот печальный обряд. Но Сэм был первым. Я вымыла его душистым мылом, запах которого так ему нравился. Он говорил, что оно пахнет детьми. Мой бедный, глупенький Сэм! Не мог понять, что это дети пахнут мылом, с которым я купала их каждый вечер. Я варила его из цветков вереска. А мыло, которое я делала для Сэма, состояло в основном из песка и щелока, чтобы можно было отмыть въевшуюся в кожу грязь. Он любил зарыться лицом в волосы сыновей и вдыхать их приятный, свежий запах. А на рассвете он снова спускался под землю и выбирался оттуда только на закате. Жизнь во тьме. И смерть настигла его там же.
И вот теперь муж Элинор, Майкл Момпелльон, тоже сидит целыми днями во тьме, плотно закрыв ставни. А я пытаюсь хоть что-то для него сделать — ради нее. Я постоянно повторяю себе это. Почему бы еще мне так стараться?
Когда я вхожу в свой дом вечером, после работы, меня словно пеленой окутывает тишина. В этот момент я чувствую себя особенно одинокой. Иногда желание услышать живой человеческий голос становится невыносимым, и я, как безумная, начинаю вслух разговаривать сама с собой. Мне это очень не нравится, я боюсь, что грань, отделяющая меня от безумия, тонка, как паутинка, а что бывает, когда чья-то душа переносится в это мрачное царство, я очень хорошо себе представляю.
Зажигаю огарок свечи и читаю до тех пор, пока он совсем не догорит. Миссис Момпелльон разрешала мне брать оплывшие свечи из их дома, и у меня пока есть запас. Я читаю и забываю о себе, растворяюсь в мыслях других, и это помогает мне забыться. Книги я тоже беру из дома пастора, так как миссис Момпелльон разрешила мне пользоваться их библиотекой. Я очень плохо сплю, в полудреме все тяну руки к детям, хочу коснуться их теплых тел, но на кровати рядом со мной — никого, и я просыпаюсь.
