Таким образом, все были при деле, и общие собрания без официального повода стали редкостью – как и сами официальные поводы, ибо день независимости Гондураса или годовщина смерти Вольтера таковыми уже не считались. Но люди, связанные воспоминаниями о поделенной на всех последней пригоршне медной мелочи, осознавали (чем дальше, тем отчетливее) потребность чаще предаваться созерцанию друг друга. И Левушка, найдя простой, но весомый и вполне официальный повод для регулярных встреч, заслуженно получил всеобщую благодарность.
По домам разъезжались воодушевленные. Всем хотелось уже прямо завтра снова собраться у Варягов, чтобы всесторонне помочь Полине с диссертацией. Но — взрослые люди! - все понимали, что завтрашний день придется посвятить борьбе с абстинентным синдромом.
Стоило чуть понянчиться с очередным великим замыслом, как Дон-Жуаны лавиной обрушились на меня. По всем каналам идут про него фильмы. Если я открываю газету, то первым делом в глаза лезут слоганы типа «Стань Казановой!» - реклама какого-нибудь возбудителя. Неподалеку от дома давно и безнадежно строилось нечто непонятного назначения, но в последние две недели стройка продвинулась настолько, что уже и неоновые буквы прицепили - «Приют Дон-Жуана» называется это кафе... Если так пойдет дальше, то предмет моего исследования, глядишь, предстанет передо мной и вовсе воплоти.
Когда я допускаю такую возможность, то понимаю: дон Жуан как живой объект мне неинтересен, в какой угодно трактовке. Сексуальный террорист занимателен не более, чем менеджер среднего звена. Потому что каждый такой менеджер – ну, пусть не каждый, пусть через одного, - мнит себя сексуальным террористом. Дон Жуан, возможно, чуть более изобретателен, но что это меняет в итоге? Те же нелепые телодвижения. Оргазм – он и есть оргазм, с менеджером, с доном Жуаном ли... Если дон Жуан – всячески одаренный сверхчеловек, привлекающий женщин тем, что не интересуется ими, пускай тоже не тревожится: на слабо меня уже не взять, и всякая крепость, уверенная в своей неприступности, может спокойно доживать век в этом заблуждении. И тот извращенно-утонченный эстет Кьеркегора, стратег совращения, который годами ведет игру, выращивая в женщине любовь, чтобы потом одну ночку полюбоваться на свое произведение и оставить его по призыву нового вдохновения, - зачем он мне? Любовь как игра не занимает. Занимает любовь как любовь. В знаменателе у нее всегда постоянство. Разумеется, не постоянство Дон-Жуана, который якобы постоянен в чувстве, но не в объекте – что мне, объекту, проку в таком постоянстве? Нет, надо любить меня, а не что-либо во мне, и любить предано, глубоко, надежно – так, чтобы мне не о чем больше было бы беспокоиться. Вот о такой любви я мечтаю с детства.
