…И вот он стоит сейчас передо мною, не конченый еще, судя по заплывшим от слез глазам, беспомощной детскости страха и вины в голосе.
– Ну, будет, будет, – сказал я, смутившись и как бы оправдываясь перед парнем. – Это все, наверное, ошибка…
– Не ошибка. Я слышал, как он со своим кривоглазым Котей ржал, пожирая колбасу и запивая портвешок боржомчиком. Не ошибка. Я фамилию вашу, Давид Александрович, на ящике увидел. А то не знал бы, куда девать его. Не легавым же в милицию тащить, – сказал торопливо мужичок, желая, очевидно, одного – быстрей покончить в выходной день со всем этим пакостным делом. – Говори, паразитина, ошибка или подлянка?
– Подлянка. Извините… мы и жрать-то не хотели… сыты были с Котей…
смотрим – ящик. Копченым пахнет и минералка тут же. Мне ее как раз врач от гастрита прописал, – увидев мое незлое лицо, забубнил парень.
– Вот я тебе и отобью носопыркалки, чтобы ты больше копченого не чуял!
– Мужичок забежал перед парнем, подскочил, он был низкорослым, хотел снова тыркнуть его в нос, но я помешал.
– Не надо, – говорю, – пустяки. Не надо. Бог с вами.
– Нет, надо! Надо! Сегодня он копченое за три версты учуял, а завтра что почует? Золотое?! – взревел отец верзилы.
Гости звали меня из комнаты с большим нетерпением.
– Вы правы, – сказал я беззлобно, – убивать их, гадов, следует еще до зачатья, но и прощать надо уметь. Прошу вас обоих ко мне на стопку. Там и поговорим. Если откажете – обижусь и кусок в горло не полезет. Прошу вас обоих.
Парень, не зная, как ему быть, взглянул на отца.
– Иди рыло вымой, скотина, – сказал мужичок. – На портвейнах гастрит нажил!
– Заходите, будем рады, – сказала Вера, и мы приняли еще двоих неожиданных гостей, не говоря никому о причине их прихода. А когда на столе появилась буженина (колбасу Петя успел умять со своим Котей), сыр, шпроты, кильки, перец болгарский, паштет, аджика, горбуша и другие всякие вкусные вещи из Яшиной торговой точки, это было для всех так неожиданно и приятно, что мы с Верой таяли от удовольствия: ублажили-таки старых приятелей. Петя же переживал. Не притворялся. Не ел и отказался выпить рюмку водки.
Смущался. Наконец что-то сказал на ухо отцу. Тот коротко ответил:
– Верно. Иди. Мать успокой.
И Петя ушел, неловко со всеми попрощавшись. Кто-то спросил, с чего у него нос расквашен и под фарой фингал. Я ответил, что парень боксом занимается, и на этом инцидент был окончен.
Если бы вы знали, дорогие, как мне было хорошо и приятно. В нашу квартиру набилось в конце концов столько людей, что кое-кого похудощавей пришлось посадить по двое. Особенно порадовали меня те, которых дергали в партком, запрещали поддерживать со мной отношения и участвовать в торжествах прощания с заводом. Они пришли, и я был рад. Очень рад. И было замечательно не помнить в те минуты о всесилье Жоржика, о шмонщиках, о моей бесконечной тоске одиночества и покинутости в тот миг, когда я не увидел на скамейке продуктов, и о прочих дурных и благих переживаниях. Просто был праздник, казавшийся несбыточным, когда мне послышалась ирония в словах Скобликова «он скоро освободится», но чудом начавшийся и набиравший час от часу веселья.
