Голос, которым я заговорил, был не моим, но знакомым:
– Не бойся, дорогая, не бойся, все хорошо.
Руки, вылезшие из пальто, обхватили Маришку и прижали к телу. Женскому телу.
– Давай отойдем от него чуть-чуть, – мягко проговорил я-Людмила.
Марина оглянулась: безумный дылда все так же пялился на нее. С высоты зрения Людмилы я видел дочкину шапочку и кудряшки, которые вечно норовили вылезти из-под всех возможных шапок, платков и капюшонов. Шаг, еще шаг, маленькие ножки, обутые в яркие сапоги идут прочь от поляны, прочь от места, где через минуту буду ждать ее я…
И я шагнул еще раз. Еще одна ступень. Резкая смена картинки. Двое незнакомых мне, мужчина и женщина, сидят за кухонным столом и орут друг на друга, размахивая руками.
Еще. Дальше. Случайный образ. Еще ступень. Людмила была близка – всего два шага.
Теперь лицо ее сжалось, морщины исчеркали лоб. Рот перекосился, с нижней, выпяченной, дрожащей губы свисала длинная тягучая струйка слюны.
Разрываемый образами на части, я не знал, что делать – схватить ли соседку? Просто встать как можно ближе? Может, Джена успела получить все, что ей было нужно? Или нет? Я обернулся. Ноги мои подогнулись. Несколькими ступенями ниже на меня смотрела Маришка.
– Папа, я к тебе хочу. На ручки.
И она в самом деле протянула руки. А я шагнул к ней. Сначала несмело, нетвердо, не веря еще. Следующий шаг я сделал уверенно – вот она, моя дочь, и я нашел ее.
Она стояла на расстоянии вытянутой руки. Веснушки облетели с лица, а вместе с ними ушла и детскость. Теперь на меня с личика семилетней девочки смотрел взрослый человек. Что она пережила за этот год? Черт бы побрал Людмилу и тех, кто это устроил!!!
Из глаз вырвались слезы, но я не стал их смахивать. К чему это – я терпел весь год, я и так был закостенелым, почему же сейчас не заплакать?
Влага замутнила глаза. А когда я попытался проморгаться, дочери передо мной не было. Марина исчезла. Поодаль виднелась лишь толстая фигура Джены, вжатая в угол, с вскинутой кверху рукой. И никаких следов моей дочери.
Я захрипел. Качнулся из стороны в сторону. Щеки были мокрыми от слез. Утробный низкий звук рванулся из груди, откуда-то изнутри, казалось, от самого копчика.
Развернулся на пятках, махом одолел ступени. Схватил горло Людмилы, сжал. Какие же белые костяшки рук, отметил я машинально. В голове метались образы, видимо, от всех участников этого кошмара на лестнице.
Светлые, темные, зеленые и пронзительно-желтые стрелы и линии бурно переплетались и мельтешили, опутывали все вокруг и проходили сквозь нас. Сквозняком ворвался ветер, снося эти хаотичные узоры. И листва… Грохочущий шелест зеленой, желтой, рыжей, бурой листвы дребезжал, шуршал, шипел и врезался в уши так, что пришлось оторвать руки и схватиться ими за голову. Помню, пальцы разжались, кадр взгляда медленно ушел куда-то в потолок, а потом я падал, падал, падал – вслед за листом, летящим прочь…
