Девушка встала и прошлась по комнате, заглядывая в углы. На полу темнели влажные ободранные обои.
– Только ремонт начали, а уже гадишь, Мурзик! – девушка выговаривала с улыбкой, тело плавно гнулось, когда она пыталась найти неведомого мне Мурзика.
– Вот ты где! – метнулась куда-то под стопку бумаги и вытащила оттуда серый, в подпалинах комок.
Кот сопротивлялся такому извлечению, но поделать ничего не мог – хозяйка держала его туловище одной рукой, другой уцепилась за холку животного.
– Знаешь, Мурзик, а ведь это гадко, – девушка сжала кота сильнее, тот недовольно мявкнул, – мы тут ремонт затеяли, а ты гадишь.
Девушка прошла к креслу, задевая бумажные комки. Обои шуршали, хрустели и трещали под ногами. Мурзик смирился и обмяк в руках хозяйки. Обои еще раз хрустнули, и тут же, с последним звуком, подхватив ноту, влетел ветер…
Позвонки прорезались сквозь белую кожу девушки. Передо мной маячила голая спина, тонкая и длинная, переходящая в приплюснутую задницу с красно-синим прыщом на левой ягодице. Девушка клонилась над белизной ванны. Вода грохотала по стенкам. Тело девушки тряслось от рыданий. Звуки плача и рокот воды время от времени перекрывались еще одним звуком – кошачьим криком. Мурзик выл и орал. Когти скрежетали о металл ванны, но девушка не отвлекалась – она все так же склонялась над водой.
– Мурзик, это же так гадко, нельзя же так, нет, невозможно так жить, Мурзик, ты же подарок, ты его подарок, а его больше нет, нет его, поэтому и тебя больше нет, нельзя жить, ты гадишь, гадишь, Мурзик, кругом говно, от тебя говно, говно, говно, говно, говно…
– Говно!!! – женщина замолкла. Снова в кресле, прибавив три десятка лет.
Глаза застыли так же невидяще. Ноги, обутые в сапоги, то расходились, то вдруг щелкали коленями друг о дружку. Она сводила их и разводила, между мелькали волосы, утыкавшие лобок. Темные, спутанные, они уже начали редеть – от возраста или от больничных таблеток.
Руки вскинулись к потолку. За ними взлетели ноги – так, что один из сапогов сполз на пятку. А потом все эти конечности с треском рухнули. Руки – на подлокотники, ноги – на пол.
Все вокруг захрустело и я, безо всякого перехода, оказался в своей кухне, за столом. Чай остыл. Хлеб валялся на полу, а кусочек сыра в пятнах масла мятым комком прятался между пальцев.
Это безумие. Полнейшее. Как галлюцинации, в которых голая сумасшедшая топит кота, помогут мне в поисках дочери? Как?!
Давай включим голову, уговаривал я себя, с опаской поглядывая на стену, за которой слышались крики соседки. Конечно, это сложно. И вообще – после смерти там, в тонущей машине, все кажется абсурдом – размышления, предпосылки и выводы, гипотезы и аксиомы. Какие могут быть убеждения после видения сморщенной кожи истерички?
