— Зачем ты здесь, что привлекло тебя сюда? Праздное любопытство или алчность, которой заражено современное человечество? Но ты опоздал: видишь эту могилу — ее уже успели разграбить раньше; ты здесь ничего уже не найдешь, не найдешь даже той, чей прах с любовью и со слезами был опущен в этот саркофаг, — даже он понадобился твоим собратьям, даже несчастная мумия дала им пригоршню презренного металла, который заслоняет у вас все ваши чувства, отнял у вас все святое. Что сделали вы из священной земли Амона-Ра? Что сделали вы с ее некогда свободными жителями? Зачем разрушили вы наши храмы, зачем надругались над нашими богами, над нашими святынями? Неужели ваша религия не научила вас почитать святыни других, не научила вас относиться с уважением к прошлому? Ведь и мы любили и страдали — за что же вы, пришельцы, оскверняете наши могилы, чем провинились мы перед вами? О, настанет время, когда и ваши храмы будут брошены, и ваши могилы разрыты, и тела ваши выставлены на показ праздной толпе, ищущей развлечений! Час возмездия настанет и для вас, и вы испытаете то, что испытываем теперь мы!
Голос египтянки звучал гневно и чуть дрожал; видно было, что она волнуется, в ее словах чувствовалось глубокое горе. Ее речь была как бы продолжением моих собственных дум; я вполне признавал справедливость ее тяжелых обвинений и, опустив голову под тяжестью их, точно сам переживал те страдания, которые были написаны на лице моей таинственной собеседницы и особенно в ее глубоких черных глазах. Она замолкла и впилась в меня взорами, точно желала прочесть мои мысли, узнать впечатление, произведенное на меня ее словами. Я сделал шаг назад и хотел уйти, думая, что мое присутствие только увеличивает муки прекрасной египтянки, видящей во мне одного из представителей ненавистных ей разрушителей ее святынь, но она подняла руку, делая знак, чтобы я остался, и заговорила вновь.
— Я вижу, — сказала она, — что ты не похож на твоих соплеменников, что и ты готов возмущаться всем тем, что сделали и делают твои собратья. Если я не ошиблась, и если это так, то готов ли ты попытаться исправить тот грех, который они совершили по отношению к моему праху? Готов ли ты помочь мне найти его и возвратить священной земле?
Ее глаза, недавно еще гневные и метавшие искры, смотрели теперь на меня с мольбой и как бы ожидали с трепетом моего ответа. Но какой же ответ мог я ей дать, как не желанный ею? Я весь находился под обаянием ее неземной красоты, какая-то непонятная сила влекла меня к ней, ради нее я был готов на все, я чувствовал, что отныне моя жизнь принадлежит всецело ей, этой неведомой представительнице египетской старины.
