Сравнительно с храмами Карнака Луксорский храм производит меньшее впечатление, но зато хорош он при лунном освещении; впрочем, тогда выигрывают вообще все развалины, — например, более поэтического места, чем Акрополь в Афинах при луне, я не видел. Резко выступают тени, фигуры кажутся еще больше, и чудится, точно оживают они в эти ночи, озаряемые бледными лучами таинственной луны.
На другой же день после приезда в Луксор я отправился в знаменитые стовратные Фивы с целью посетить гробницы царей и цариц, которые меня особенно интересовали и притягивали.
Выехал я из Луксора около пяти часов утра. Солнце только что взошло и золотило Ливийский хребет, который тянулся на западе и в скалах которого похоронены бывшие владыки Египта и их приближенные. Было еще свежо. Переправившись через Нил, мы направились с проводником на ослах к западу. Вдали показались знаменитые колоссы Мемнона, эти до сих пор величественные, хотя и весьма пострадавшие от времени и землетрясений, остатки седой старины Египта; после них виднелась песчаная полоса, тянувшаяся уже вплоть до подножия самого хребта. Почва постепенно повышается; мы приближаемся к цели. Наконец мы у входа в одну из гробниц; там собралась уже большая компания туристов всевозможных национальностей; мы с проводником присоединились к ней, вошли в коридор, который должен был привести нас к самой гробнице. У всех в руках были свечи, которые мерцали в темноте, слабо освещая внутренность коридора. Толпа вела себя, по обыкновению, крайне непристойно, ведя неподходящие обстановке разговоры, слышались хохот, шутки; меня все это крайне раздражало, и я понемногу отстал от толпы и остался наконец один, стараясь разглядеть живопись на стенах, которая изображала картины из жизни старого Египта. Но странно — все это казалось мне удивительно знакомым, и я ломал себе голову над вопросом, где я мог это видеть, и решил, что, вероятно, все это было издано, и я где-нибудь видел это издание, хотя никак не мог припомнить, где именно.
К самому саркофагу я подошел в то время, когда дикая орда туристов с таким же шумом уже уходила обратно. Я подошел к саркофагу — он был пуст: очевидно, мумию куда-нибудь увезли, и она под № украшает какой-нибудь музей. Мне стало невыносимо грустно, я прислонился к стене и задумался. Мне казалось, что я присутствую при похоронах, мне чудились рыдания близких людей, хоронивших драгоценный для них прах и украшавших с любовью эту дорогую для них могилу. Затем проходят века — являются чужие люди, взламывают саркофаг, выкидывают из него мумию, обшаривают его и ищут драгоценности и высчитывают те барышни, которые получат они за эту удачную находку саркофага и мумии, когда-то оплаканной, а теперь валяющейся в пыли в полном пренебрежении. Под тяжелым гнетом этих грустных мыслей опустился я на колени перед саркофагом, точно желая вымолить прощение за поругание святыни, совершенное моими современниками; я был точно в каком-то оцепенении. Не знаю, сколько времени продолжалось такое состояние, но вдруг я почувствовал, что будто кто-то на меня смотрит; я поднял голову и к удивлению увидал стоящую у самого саркофага молодую женщину дивной красоты в богатом древнеегипетском одеянии. Черты ее мне были очень знакомы. Глаза ее были устремлены на меня, и она, видимо, рассматривала меня и точно что-то припоминала. Я, в свою очередь, стал ее рассматривать, — весь ее облик, ее лицо, наконец и ее одежда — все казалось мне не только давно знакомым, но чем-то удивительно близким, родным; меня неудержимо влекло к ней. Так прошло несколько мгновений; мы внимательно друг друга разглядывали. Наконец она провела рукой по глазам и заговорила:
