Я оторопел.
— Как же так? Ведь вы согласились, когда я вас спрашивал, даже головой кивнули и…
— Вы что-то путаете. Совсем наоборот. Я вас предупредил, что прибегну к административным воздействиям, если ваше самоволышчанье повторится. У меня есть свидетели нашего разговора.
Свидетели? Опять свидетели… Все на свете задались целью свидетельствовать против меня. Что ж это такое?
— Что ж это такое? — словно мысленное эхо произнес шеф. Я уже давно собираюсь с вами поговорить. За последние полтора-два месяца вы сильно изменились, и, должен признаться, не в лучшую сторону. Я знаю, что у молодежи бывает всякое. Каждый должен через это пройти, но все же… существует предел. Некоторые границы нельзя переступить, не потеряв уважение общества и тех людей, хорошим отношением которых дорожишь. Я на многое закрываю глаза, но это уж слишком. Вы мне нравитесь, вернее, нравились и как работник, и как человек, но, простите, в некоторых вопросах я бываю по-настоящему принципиален. Это не мелочи, это серьезно.
— Что вы говорите, Исаак Исаакович! — возопил я. — Что «слишком»? Причем тут уважение, причем тут молодость, совсем я не такой уж молодой!
— Тем более. Все эти ваши разглагольствования и демонстрации ни к чему хорошему не приведут. У нас в коллективе разные люди, и каждый понимает вас по-своему.
— Какие разгл… какие демонстрации? — лепетал я, совершенно подавленный.
— Вы знаете, о чем я говорю.
И он посмотрел на меня тем долгим, всепонимающим и всепроникающим взглядом, которым на меня в последнее время стали частенько поглядывать знакомые и незнакомые люди. Этим взглядом он будто петлю надел мне на шею, и я почувствовал мгновенное удушье. Со словами «ничего я не знаю» я покинул своего начальника.
В институтском коридоре я с минуту стоял, пытаясь собраться с мыслями, но они как назло разбегались подобно тараканам, попавшим в световой луч. Ко мне подошел Жора. В отличие от обычного состояния его физиономия сменила хитровато-насмешливое выражение на высокомерно-кислую мину, что, разумеется, ему решительно не шло.
— Вот что, — сказал он деловым тоном. — Я не против шуток, пока они делаются на дружеской ноге.
— Ты о чем? — равнодушно спросил я. Мне внезапно стало все равно, я был готов ко всему самому плохому.
— Это ты сказал Аделаиде, будто я сочинил стишок про Тукина?
— Какой стишок?
— Ну тот, ты знаешь, о чем я говорю…
— Я? Аделаиде? Ты что?
— Слушай, я знаю Адель уже восемь лет, и она не такой человек, чтобы врать.
