— Проснись! — закричал он изо всех сил.
Красная луна исчезла, и белые исчезли вслед за ней.
— Пожалуйста, выпей.
Рендер выбил кубок из ее рук и отвернулся. Но Эйлин вновь стояла перед ним, по-прежнему протягивая ему кубок.
— Выпей.
Повернувшись, Рендер стремглав бросился в обступившую его тьму.
Это было похоже на бег по глубокому снегу. Решение было неправильное. Он допустил ошибку — бег лишь истощал его силы и увеличивал силы Эйлин. Бег истощал его силы, отбирал его энергию.
Рендер остановился. Кругом была тьма.
— Мир вокруг меня движется, — произнес он. — И я — его центр.
— Пожалуйста, выпей, — сказала Эйлин, и Рендер увидел, что он вновь стоит перед их столиком на берегу озера. Поверхность озера была черной, и луна отливала серебром, высокая и недосягаемая. В слабом пламени свечи, мерцавшей на столе, волосы и платье Эйлин тоже казались серебряными. На лбу у нее сияла маленькая луна. На белой скатерти стояла бутылка Рома-ни-Конти и широкий бокал. Он был полон до краев, этот бокал, и ожерелье розовой пены вскипало до краев. Рендера мучила жажда, а Эйлин была прекрасней, чем всегда, — изумруд на ее груди сиял, с озера повеяло прохладой, и было что-то во всем этом — что-то такое знакомое…
Он шагнул к ней, и сталь доспехов тихонько звякнула. Рендер потянулся к бокалу, но боль в правой руке была слишком сильной.
— Ты ранен!
Рендер медленно опустил взгляд. Кровь текла из открытой раны на плече, стекала, капала с кончиков пальцев. Латы, закрывавшие плечо, были рассечены. Он заставил себя отвести взгляд.
— Выпей это, любовь моя. Этот напиток излечит тебя.
Эйлин встала.
— Я подержу бокал.
Рендер пристально следил, как она подносит бокал к его губам.
— Кто я? — спросил он.
Эйлин молчала, но что-то — легкий всплеск, донесшийся с озера, — ответило ему:
— Ты — Рендер, Ваятель.
— Да, я помню, — сказал Рендер, и, как за соломинку, цепляясь за ту ложь, которая одна могла разрушить иллюзию, заставил себя выговорить:
— Эйлин Шеллот, я ненавижу тебя.
Мир вокруг содрогнулся, словно сотрясаемый судорожными рыданиями.
— Чарльз! — вскрикнула Эйлин, и тьма мгновенно обступила обоих.
— Проснись! Проснись! — кричал он, снова чувствуя жгучую боль от кровоточащей раны.
Теперь он стоял один посередине белой равнины — безмолвной, бескрайней. Она полого уходила к горизонту — туда, где кончался мир. Поверхность ее светилась, а вместо неба над головой было ничто. Ничто. Он был один. И эхо его собственного голоса донесло от пределов мира: «…ненавижу, ненавижу…»
