— Разве вам не хочется чокнуться и выпить с нами? — спросил меня после паузы музыкант.
Но я не ответил, мне лень было даже пальцем шевельнуть, я настолько обессилел, что у меня и в мыслях не было ворочать еще и языком.
Я думал, что сплю, таким всеобъемлющим был душевный покой, овладевший мною. И мне приходилось смотреть вприщур на сверкающий резак Фрисляндера, без устали работавшего по дереву и вырезавшего мелкие стружки, чтобы удостовериться, что я все это вижу наяву.
Из далекой дали до меня доносилось бормотание Цвака, он снова рассказывал всякие диковинные истории про марионеток и замысловатые сказки, придуманные им для кукольного театра.
Речь шла и о докторе Савиоли и о благородной даме, супруге аристократа, тайно посещавшей его в угловой студии.
И снова перед моим мысленным взором всплывало злорадное и торжествующее лицо Аарона Вассертрума.
Хотя я не мог сообщить Цваку, что тогда произошло, думалось мне — в данном случае я не это считал для себя ценным и важным. На самом деле я знал, что, попытайся я заговорить, у меня на это не хватило бы сил.
Вдруг троица за столом уставилась на меня, и Прокоп произнес довольно громко: «Он заснул», так громко, как будто спрашивал.
Они продолжали беседу приглушенными голосами, и до меня дошло, что говорили обо мне.
Резак Фрисляндера плясал во все стороны и лезвием ловил свет, падающий от лампы, и отраженный луч слепил мне глаза.
Под сурдинку было произнесено слово «сумасшедший», и я прислушался к круговой беседе.
— Никогда не следует при Пернате касаться таких историй, как история о Големе, — с укором сказал Прокоп. — Мы сидели молча и ни о чем не спрашивали, когда он до этого рассказывал о книге Иббур. Могу спорить, ему это приснилось.
— Вы совершенно правы. — Цвак согласно кивнул головой. — Представьте, что кто-то войдет с зажженной свечой в пропыленный чулан, сверху донизу набитый старым тряпьем, а на полу по щиколотку сухой трут прошлого: лишь одно неосторожное движение — и пожар уничтожит все. Так и с Пернатом.
— Перната долго держали в сумасшедшем доме? Жаль его, как-никак, а ему, поди, всего лишь сорок стукнуло, — сказал Фрисляндер.
— Не знаю и даже не представляю, откуда он родом и чем прежде занимался. В любом случае выглядит он как старый французский аристократ со стройной фигурой и эспаньолкой. Давным-давно один хорошо знакомый мне старый врач попросил меня, чтобы я помог подыскать ему небольшую комнатку здесь, в переулке, где бы никто не любопытничал и не докучал ему вопросами о прошлом. — Цвак снова кинул озабоченный взгляд в мою сторону. — С тех пор он живет здесь, реставрирует антикварные вещи и режет камеи, чем и сколотил себе небольшое состояние. Ему повезло, что он совсем позабыл про то, что связано с его недугом. Только Боже упаси вас спросить как-нибудь его о вещах, способных воскресить в его памяти прошлое. Старый врач часто пытался убедить меня в этом! Знаете, Цвак, вечно твердил он, мы обладаем одним весьма определенным методом: мы с большим трудом замуровали его болезнь — я называю это так, — так обносят оградой источник злосчастья, потому что с ним связаны печальные воспоминания.
