После чего он снял со стены мою старую разбитую гитару, сделал вид, что перебирает порванные струны, и резким фальцетом и с напыщенностью, свойственной воровскому жаргону, запел дивную песню:
Гуляет силенка в мослах,
Канай на халяву за шлях,
И пусть заливает питье
Фартовое наше житье.
— Потрясающе! С первого раза так ботать по фене! — громко рассмеялся Фрисляндер и фальшиво подтянул:
И хевра бузит весела,
Бухает арак из горла,
Ура!..
Вот уж кочет пропел…
— Эту забавную песенку, — пояснил Цвак, — надев зеленые очки, с картавым хрипом поет у «Лойзичека» полоумный Нефтали Шафранек. А размалеванная бабенка играет на гармонике и горланит куплеты. Вам тоже, мастер Пернат, следует хотя бы разок сходить с нами в этот кабачок. Может, чуть позже, когда разделаемся с пуншем? Как вы думаете? Отметить ваш день рождения?
— Да-да, поторопитесь, — сказал Прокоп и щелкнул шпингалетом на окне. — На это стоит посмотреть.
Затем мы выпили горячий пунш, и каждый погрузился в свои думы.
Фрисляндер выстругивал марионетку.
— Вы буквально отрезали нас от внешнего мира, Иешуа, — нарушил тишину Цвак. — С тех пор как закрыто окно, никто не вымолвил ни слова.
— Когда раскачивались наши пальто, я всего лишь размышлял о том, как это странно, что ветер приводит в движение безжизненные вещи, — поспешил ответить Прокоп, как бы извиняясь за свое молчание. — Это так непривычно, когда предметы, до того обычно всегда мертвые, вдруг начинают как бы оживать… Правда ведь? Однажды на безлюдной площади я увидел, как большие клочки бумаги — ветра я не чувствовал, так как находился под защитой стен дома, — в безумной ярости вихрем кружили и преследовали друг друга, как будто сами себя приговорили к смерти. Через мгновение они вроде бы успокоились, но вдруг ими снова овладела бессмысленная злоба, и в безумном бешенстве они стали бушевать, забиваться в закоулки, чтобы заново разлететься в разные стороны и наконец исчезнуть за углом.
Лишь пухлая газета не могла догнать их. Она распласталась на мостовой и вздымалась от ярости, словно в одышке, глотая с жадностью воздух.
Тогда во мне и возникла смутная догадка: что, если мы, живые существа, тоже в конце концов чем-то похожи на такие клочки бумаги? Может быть, нас тоже несет в разные стороны невидимый загадочный «ветер» и определяет наши действия, в то время как мы, по простоте душевной, уверены, что поступаем по собственной свободной воле? А что, если жизнь в нас не что иное, как загадочный вихрь? Тот самый ветер, о котором в Библии сказано: знаешь ли ты, откуда и куда он идет
