– «Хиросима, любовь моя».
– Да. Я ничего не понял.
Я рассмеялась.
– Не волнуйся, многие французы тоже сначала не поняли. Тем более стоит съездить в Хиросиму, – вывернулась я.
– Ты хочешь сказать, что если прочесть эту книжку в Хиросиме, то все будет понятно?
– Конечно!
– Бред. Незачем ехать в Венецию, чтобы понять «Смерть в Венеции», или в Парму, чтобы понять «Пармскую обитель».
– Маргерит Дюрас не как все, это писательница особенная, – возразила я, твердо веря в то, что говорю.
Мы назначили встречу на семь утра в субботу в аэропорту Ханэда. Я предпочла бы поезд, но для японцев поездка на поезде – дело обычное, а Ринри хотелось разнообразия.
– И потом, когда летишь над Хиросимой, то, наверно, чувствуешь себя как на борту «Энолы Гей»[17], – сказал он.
Было начало июня. В Токио стояла идеальная погода, двадцать пять градусов. В Хиросиме было на два градуса больше и в воздухе уже скапливалась влажность близкого сезона муссонов. Но солнце еще не исчезло с неба.
В аэропорту Хиросимы у меня возникло странное чувство: в этом городе не 1989 год. Я даже не могла понять, какой именно: нет, точно не 1945-й, все вокруг напоминало скорее эпоху пятидесятых – шестидесятых. Неужели атомный взрыв затормозил ход времени? Между тем современных зданий было немало, прохожие нормально одеты, машины такие же, как во всей Японии. Казалось, люди живут здесь напряженнее, чем везде. Сам город, название которого для всего мира означало смерть, обострил в них ощущение жизни, и отсюда общее впечатление оптимизма, напоминавшее обстановку тех лет, когда человечество еще верило в будущее.
Это открытие меня сразило. Хиросима с первых минут потрясла меня волнующей атмосферой мужественного счастья.
Музей бомбы перевернул мне душу. Все вроде бы знаешь, но подробности превосходят воображение. Факты поданы с такой пронзительной ясностью и простотой, что это граничит с поэзией. Нам рассказали про поезд, который шел в Хиросиму вдоль побережья 6 августа 1945 года. Люди ехали на работу, сонно поглядывая в окна на приближающийся город. Потом поезд нырнул в туннель, а когда вынырнул, оказалось, что Хиросимы больше нет.
Бродя по улицам, я думала: вот оно, уникальное чувство собственного достоинства, отличающее японцев, здесь оно проявляется самым поразительным образом. Ничто, абсолютно ничто не наводило на мысль о том, что это город-мученик. В любой другой стране из такого невообразимого кошмара наверняка выкачали бы все дивиденды, какие только возможно. Капитал, нажитый на трагедии, национальное богатство стольких государств, отсутствовал в Хиросиме.
