Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.
– Ты знаешь историю про Иону?
– Не надо о китах. Мы поссоримся.
– Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.
– Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.
– Я пробовала, это гадость!
– Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.
– Но ведь киты – исчезающий вид!
– Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.
Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.
– Я никому этого не говорю. Если бы родители узнали, что я езжу один, они бы забеспокоились.
– Им кажется, что это опасно?
– Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.
– Но у вас же есть знаменитые отшельники.
– Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.
– Почему твои соотечественники так дружно сбиваются в кучу за границей?
– Им нравится смотреть на людей, непохожих на них самих, и в то же время чувствовать себя среди своих.
– А потребность все время фотографировать?
– Не знаю. Меня это раздражает, тем более что все делают совершенно одинаковые снимки. Может, хотят доказать себе, что им это не приснилось.
– Я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом.
– У меня его нет.
– Как? У тебя есть все новомодные девайсы, даже набор для приготовления фондю в космосе, и нет фотоаппарата?
– Нет, мне это неинтересно.
– Чертов Ринри!
Он спросил, что я имею в виду. Я объяснила. Ему так понравилось, что он стал по двадцать раз на дню повторять: «Чертова Амели!»
В середине дня внезапно пошел дождь, потом град. Я сказала, глядя в окно:
– Разверзлись хляби небесные.
За моей спиной раздался его голос, эхом повторивший:
– Разверзлись хляби небесные.
Наверняка Ринри впервые услышал это выражение, угадал по ситуации смысл и повторил, чтобы запомнить. Я засмеялась. Он понял, чему я смеюсь, и сказал:
– Чертов я!
* * *
В начале апреля вернулась Кристина. По бесконечной доброте своей я впустила ее в квартиру. Ринри ее возвращение подкосило сильнее, чем меня. Наш роман вновь принял кочевой характер. Меня это не очень огорчило. Мне начинало недоставать «ходилки».
Я снова стала бывать в бетонном замке. Родители Ринри больше не называли меня «сэнсэй», что свидетельствовало об их проницательности. Дед с бабкой называли меня теперь исключительно «сэнсэй», что свидетельствовало об их зловредности.
