— Почти. Но мы еще не пробовали…
— Отлично. Вот и попробуете. Как насчет того, чтобы создать Сократа?
Под ним простиралось белое море — со всех сторон, как будто весь мир был сделан из овечьей шерсти. А может, это снег? Снег ему доводилось видеть нечасто. Да, случалось такое иногда в Афинах, но то был легкий пушок, туг же тающий под утренним солнцем. Конечно, видел он и много снега, когда воевал на севере, в Потидее, во времена Перикла. Но это было так давно. И тот снег — он хорошо помнил — был совсем не таким, как сейчас. От белого моря, раскинувшегося внизу, не веяло холодом. Это вполне могли быть и облака.
Но как облака оказались под ним? Ведь они состоят только из паров, воздуха и воды, нет в них ничего твердого. Значит, место им вверху. Облака, которые образуются под ногами, не могут быть настоящими!
Снег, но не холодный? Облака, но не парящие в вышине? В этом месте, казалось, ничто не обладало обычными свойствами. Он куда-то шел, но под ногами не было никакой опоры. Он шел прямо по воздуху! Но как можно ходить по воздуху? Аристофан поиздевался над ним в своей комедии, послав парить в облаках подвешенным в корзине и изрекать: «Паря в пространстве, мыслю о судьбе светил»[4]. Хоть Аристофан и насмехался, но обижаться на него не стоило — а вот друзья оскорбились. Но то была всего лишь пьеса.
А здесь все выглядело вполне настоящим.
Может, он спит и видит сон, в котором действительно летает в облаках, как у Аристофана? Что там были за прелестные строчки?
Чрезмерно разум напрягать не должен ты,
Направь свободно мысль свою по воздуху…
…Бессильна мысль
Проникнуть в тайны мира запредельного,
В пространствах не повиснув и не будучи
Соединенной с однородным воздухом.
Старина Аристофан! Для него нет ничего святого! Разумеется, кроме поистине святых вещей: мудрости, истины, добродетели.
Нет, находясь внизу и взоры ввысь вперив,
Я ничего б не понял.
Сила земная
Притягивает влагу размышления.
Не то же ли случается с капустою?
Сократ рассмеялся.
Он выставил руки перед собой и начал их рассматривать: короткие крепкие пальцы, широкие сильные запястья. Да, это его руки. Его старые, натруженные руки, которые хорошо служили ему всю жизнь: когда он работал каменотесом, как и отец, когда воевал за свой город, когда упражнялся в гимнасии. Он притронулся к собственному лицу — но не ощутил его. Вот тут должен быть подбородок, тут лоб, и короткий толстый нос, и мясистые губы. Но ничего не было. Вместо лица — воздух. Руки его свободно прошли сквозь то место, где должно быть лицо. Он попытался обхватить голову, изо всей силы сжал руки — и ничего не почувствовал.
