У Алены разрывалось сердце от жалости к себе, она похудела, глаза потухли, голос стал тихий и ноющий как у жалкой шавки. К тому же она постоянно болела, уже несколько месяцев она носила в себе ничем не вылечиваемый насморк, а по ночам ее душил такой сильный кашель, что слезы брызгали из глаз от боли. Но Том держал ее так крепко, что стоил ей лишь заговорить о возвращении, он превращался в мужчину мечты и читал ей стихи, приносил завтрак в постель, часами делал массаж и покупал маленькие подарочки. Он все говорил, говорил о том как он закончит университет, и он получит хорошую работу, о том как они снимут дом на берегу. Три раза он делал ей предложение, и все три раза она решительно говорила – нет. Но потом наступала ночь, полная ласок, слов, обещаний, и она оставалась опять.
Порой Алене невыносимо хотелось утроить скандал, хлопнуть дверью и уже никогда не вернуться, но он тщательно предвидел такие ситуации и умудрялся успокоить и приласкать ее, и она опять оставалась, ненавидя эту любовь. Зима казалась ей проклятым, нескончаемым сном. Наказанием, расплатой, адом. Впервые в жизни она молила время идти быстрее. И оно на само деле неслось, текло с бешеной скоростью оставляя позади страшные разочарования, досаду и боль. Оставляя позади ее жизнь.
Живя якобы в правовом государстве, Алена ясно осознавала на сколько хрупок этот миф о наличии прав и свобод французов. Не смотря на то, что на каждом шагу провозглашалось равенство и братство, в реальности люди были втиснуты в жесткие рамки и окружены несчетным количеством правил и законов. Свобода французов являлась абсолютно вымышленной, на самом же деле все они жили руководствуясь рамками определенного поведения, были ужасно закомплексованными и обидчивыми, следовали каким-то ими же самими выдуманными расписаниями и шаблонам, и даже в школах отклонение от программы считалось каким-то преступлением.
Стадное чувство было развито до такой силы, что любой человек, пытавшийся показать свою индивидуальность, или быть оригинальным в своем мнение или действии, автоматически считался ненормальным. Вся их свобода ограничивалась исключительно возможностью безвизового передвижения между странами, разрешением кричать лозунги посередине улицы, и устраивать бесконечные забастовки и протесты.
И при этом, несмотря на разведенную ими бюрократию во всех отраслях жизни, включая личные отношения, была возможность договориться, наладить связи, что-то придумать и найти контакты, что еще раз подчеркивало, отсутствие настоящего равенства и свободы. На каждый закон имелся родственник, работающий в мерии или полиции, а на каждого родственника там работающего был закон. Таким образом в общем повсюду царил бардак и невозможно было разобраться где правда, где закон, где связи, а где вообще неконтролируемый беспредел.
