Он взял стопку. Его руки дрожали. Трубку он отложил.
— Что же, это слово подходит мне не хуже любого другого.
— Никчемный старик.
Я протянул руку и погладил его колено. Торопливый жест и тоже никчемный, словно сделал его он сам.
— Как вы скажете. Я сделаю все, что вы…
Он засмеялся.
— Делай то, что велит тебе мать, мой мальчик. Так нужно… Да.
Он взял трубку и начал ковырять в ней. Я почувствовал, что разговор со мной окончен, встал и пошел к двери. Мать сказала мне вслед:
— Так ты обещаешь?
— Что же…
— Обещаешь?
— Ну, хорошо.
Закрыв за собой дверь, я остановился и прислушался. Что они скажут друг другу? Они не сказали ничего.
Мы отправились в Европу. Мы обозревали античные развалины. Мы слушали музыку. Мы осматривали прохладные итальянские церкви и галереи столь усердно, что глаза, ноги и мысли у меня отказывали. Мы ели незнакомые и иногда восхитительные блюда под сумрачными тентами, а солнце сжигало все вокруг. Мы общались с людьми, такими же приятными и равнодушными, как мы сами. Я собрал целый каталог новых звуков, новых запахов, новых ощущений. И за все это должен был благодарить ее.
Когда мы вернулись, деревья вокруг дома стояли растрепанные, почти без листьев. Вылезая из автомобиля, мать поежилась, а я испытывал только радость оттого, что голые холмы приблизились, ограждая меня, только удовольствие от сырого воздуха, холодящего мое лицо, опаленное солнцем, которого ничто не заслоняло.
…ты плоть от плоти
Моей, и мы с тобой неразделимы
В счастье или в горе
[10].
Вот и все расширение кругозора, подумал я.
За время нашего отсутствия отец сдал — нет, он не одряхлел ни внешне, ни внутренне, но стал как будто меньше, чем я его помнил. Теперь я проводил дни не с мистером Бингемом, а с отцом и его управляющим, что было бесконечно приятнее. Он купил мне гнедую кобылу. Когда я испытующе-ласково положил ладонь ей на шею, она задрожала всем телом и посмотрела на меня глазами, полными такого великолепного безумия, какого мне еще не приходилось видеть.
— А! — вот все, что я сумел выговорить.
— Ага, — сказал Пэдди, грум. — Хозяин заплатил за нее бешеные деньги и правильно сделал.
— А!
Я тут же назвал ее Морригана.
— Какая странная и безобразная кличка, — сказала в тот вечер мать, когда мы сели обедать.
— Вина. Будь так добр.
Я передал ему бутылку, и, помню, он взял ее трясущейся рукой.
— Ты сам ее придумал? Или где-нибудь слышал?
— Это была прославленная колдунья.
— Неужели, милый? Как интересно. Вроде Феи Морганы?
