Идет лето, зеленеют деревья, благоухают цветы, и мне не хочется больше прислушиваться к глупому биению моего встревоженного сердца.
Дождь, первый летний дождь. Он все смоет, он и сердце мое промоет. Я выхожу на улицу, на свежевымытую улицу. И вот сад. Зеленая шевелюра земли как бы причесана. Все в порядке, все хорошо.
Но на небе радуга. Две радуги. Одна светлей другой.
И мне вспоминается девушка, у которой в глазах все цвета радуги и еще с избытком.
Не помог, значит, дождь.
Бейся, глупое сердце, бейся!
В один из субботних вечеров я прихожу домой и застаю своих прежних товарищей — сапожников и заготовщиц. Меня встречают громкими приветствиями:
— Ну, как она, жизнь, Екл-береб-флекл?
Такое у них для меня прозвище: «Екл-береб-флекл».
И Зимка-«поэт» поет мне песенку:
Ах, Екл-береб-флекл,
Увы, он слаб, он хил.
Гвоздочком деревянным
Он сердце занозил.
Кто-то предлагает прогуляться в парке, и меня тащат.
Зимка уговаривает меня:
— Жмет, да? Надо походить — разносится. Пойдем, брат.
Вдруг он спохватывается:
— Да, только что заходила сюда Рейзеле. Она говорила, что ты ей очень нужен, чтобы ты непременно зашел к ней в десять часов. Шевелись, брат, уже три четверти десятого.
— Нет, быть не может, — говорю я, — на что я ей понадобился.
Я иногда захаживал к Рейзеле. Я заставал у нее не раз Матильду. Но вот уже долгое время я не был у Рейзеле и редко ее встречал.
— Не веришь? Лопни мои глаза, коли вру!..
И все подхватывают и подтверждают.
Я не верю. Я отказываюсь идти. Они, должно быть, обманывают меня. Они хотят, чтобы я вызвал Рейзеле погулять с ними.
Сапожники делают вид, что им это безразлично, а заготовщицы обижаются.
— Что мы станем тебя обманывать?.. Мало ли на что ты ей можешь понадобиться.
Я верю и не верю. Я не могу представить себе, чтобы я зачем-нибудь мог понадобиться Рейзеле…
Вдруг словно молнией проносится у меня в голове: «Может быть, Матильда… Может быть, она сидит у Рейзеле и ей вдруг захотелось повидаться со мной».
Матильда послала за мной. Куда делась моя мнительность?
Я иду к ней. Она, как всегда, красива, красивее всех.
Я жму ей руку. Она радостно пожимает мои руки.
Какой же я был олух! А я-то думал, что ее маленькие отточенные пальчики слишком священны, чтобы она разрешила мужским жилистым рукам пожать их. А как охотно она это делает!
Я произношу глупые слова, как при первой нашей встрече. А она говорит, что это умно, очень умно. Я целую ее, и она целует меня. Ах, как она целует! Она собирает губки колечком.
