Тот, кто создавал такое, несомненно, владел Даром, чудом доступным немногим достойным. Мужчины, владеющие такой Силой становятся воинами или творцами, а женщины — целительницами и вдыхающими жизнь. И тот, кто обладает таким даром, должен быть осторожен — предательство, гордыня, корысть — один единственный проступок, и Дара, как не бывало. Есть еще ограничения, например, Владеющим Силой, целительницам, запрещается отнимать жизнь даже для защиты собственной и отказывать в помощи врагу, а воинам не дозволено сражаться против женщин и детей и отказывать в защите. Иногда в душах у людей, владеющих такой ценностью, просыпается жажда власти, и они переступают Грань. Утратив дар еще можно остаться человеком, жить обычной жизнью, но переступив Грань и призвав на помощь зло, тот, кто еще недавно был человеком — становится колдуном, исчадием тьмы.
Из размышлений меня вырвали только сгустившиеся сумерки.
Я не решилась украсить заколкой волосы. Но тщательно завернула ее и аккуратно положила в сумку, добавив третью вещь к своим сокровищам.
Мелинда пришла в свои покои только вечером, переполненная впечатлениями и мыслями. Прогнала предоставленную ей служанку и отдалась в мои руки, позволив раздеть, расчесать и выкупать себя. И снова, как в прошлый вечер в ее покои стянулись отданные Серым девушки. Им надо было выговориться и обсудить произошедшее, почувствовать общность. А я оказалась внимательной слушательницей и советчицей. По комнатам они разошлись далеко за полночь, утомленные и взбудораженные одновременно.
Я машинально потерла ноющее бедро и тоже пошла спать. На всем предстояли трудные дни. Вступление в самостоятельную жизнь не дается легко. И чем скорее выращенные в тепле и заботе розочки осознают это, тем больше шансов у них пустить корни в новой земле…
Еще не успели окончиться сиреневые утренние сумерки, когда мы миновали ворота. Стражники, которых выделил Его Величество поеживаясь от холода, кутались в теплые куртки, стараясь при этом выглядеть грозно.
На Серых были только небрежно накинутые плащи поверх рубах. Для живущих рядом с вечной зимой, столичный холод — тепло. Но меня больше не радовала предстоящая дорога.
Перед самым отъездом дядя ухитрился встретиться со мной. Без слов приветствия, без вежливой улыбки, он протянул мне сверток:
— Ты знаешь, что нужно делать.
Я отшатнулась. Даже не разворачивая этот кусок шелка, я была уверена, что внутри лежит серебряный кинжал, медальон и пузырек темного стекла. Как бы я не думала про дядю, но то, что он предлагал сейчас, было слишком мерзко.
