пристрастились к каннибализму и на котором пираты Аури, Мина и Лафитта
[28] нарушали закон. Именно здесь Лафитт, который построил крепость Кампечи, управлял своими рабами, шлюхами и салунами. Здесь же он служил губернатором до тех пор, пока неосмотрительно не обстрелял американский корабль, после чего ему пришлось срочно сматывать удочки. Но перед тем как смыться, он устроил на острове четырехдневную оргию. Виски лился рекой, а женщин никто и не считал. Когда утром бредешь по туманному берегу, а воздух полон запахов соли и гниющих водорослей, кажется, что это место все еще не оправилось от похмелья после всей этой истории.
Я вспоминаю, как Рокки, держа меня за руку, рассказывала мне про тот лес и про себя, совсем крошку, в том лесу, и думаю, как ее история странно переплелась с историей острова. Эти истории овеществились в побережье. Я читал у одного писателя, что история может кого-то спасти. Дерьмо собачье. Ничего подобного.
Но что-то история вполне может сделать.
Мне, например, она помогла убить уйму времени за последние двадцать лет. Больше половины из которых я провел в тюрьме.
Чуть дальше – кипарис, из которого сделан пирс, полностью сгнил, доски провалились и теперь торчат в этом тумане бронзового цвета. Несколько чаек восседают на обломках в самом конце сооружения, выставив свои белые грудки, как маленькие президенты во фраках. Крабы-песчаники разбегаются от моих ног. Успокаивающие, ритмичные звуки прилива. Сейчас можно видеть, как там, далеко в заливе, возникают ветра – небо начинает медленно колебаться, как будто в нем работает гигантская маслобойка. Из-за погоды мне кажется, что винты в моей черепушке сегодня закручены сильнее, чем обычно.
Я стою под пирсом, и от того, как подпорки сходятся в его центре, он начинает напоминать мне залитый водой собор. Я вздрагиваю, сжимаю руками конец веревки и вытягиваю проволочную ловушку; пенная пленка покрывает мои теннисные туфли. Я переворачиваю ловушку и вытряхиваю из нее в матерчатый мешок четырех голубых крабов. Потом опять завязываю ловушку и забрасываю ее в прилив. Крабы вертятся и толкаются в материю мешка, и плотная мешковина натягивается, а я понимаю, что теперь думаю о Кармен. Вместо этого пропитанного солью воздуха я чувствую вкус ее ментолового «Кэмела» и запах духов «Чарли».
Выбравшись на берег, я останавливаюсь вместе с Сэйдж, потому что дальше, за пирсом, почти на границе тумана, вижу группу дельфинов-афалин, которые изящно выпрыгивают над поверхностью океана. Сэйдж кладет свою игрушку у моих ног и опять начинает отряхиваться. У этой стройной собаки, австралийской овчарки с бледно-зелеными глазами и вечно висящим языком, очень любопытная и жизнерадостная натура. Мы несколько секунд стоим неподвижно, потому что я надеюсь увидеть дельфинов еще раз, но мне это не удается. Кусты ежевики и чертополоха вгрызаются в дюны, и баржа, вышедшая из тумана и направляющаяся к каналам, медленно проплывает перед моим здоровым глазом. Я раздумываю над тем, почему Сесил назвал мужчину крутым. Я раздумываю над тем, какие конкретно вопросы он задавал по моему поводу.
