— Здесь? Или в деревне? — спросил учитель, вроде бы напирая на то, что в деревне у него есть резервы и союзники.
— Здесь, — сказал Спранге, своей грубо сработанной рукой очертив алмаутские окрестности.
— Это зависит от обстоятельств.
— Меня это интересует лишь потому, что я как можно скорей хочу вернуться к работе, понимаете, во всем остальном меня это не касается.
Учитель спросил себя, где он потерял очки, внезапно он почувствовал, что ему мешает его близорукость. Дом остался далеко позади.
— Я должен продолжить работу над монументами, — сказал Спранге, — они уже стоили мне семи лет жизни, и пока я не вижу никакого…
И тогда — учитель сразу узнал голос, ему показалось, что он доносился из окна на втором этаже, — крикнул совой мальчик. Учитель помахал ему рукой. Спранге что-то раздраженно пробурчал. Через неправдоподобно короткое время показался и сам мальчик, потный и запыхавшийся, он догонял их. Пытаясь сдержать возбуждение, он прокричал, что смотрел коллекцию камней и бабочек менеера Хармедама, и перечислил — дрожа, будто желал скрыть неподдельный страх, — латинские имена минералов и насекомых, и было очевидно, что он сам не знает, что они обозначают.
Учитель приказал ему твердым голосом, казавшимся сначала голосом учителя, а потом — голосом отца, прежде всего поздороваться.
— Здрасте, менеер, — с легкостью бросил мальчик в сторону Спранге.
— Я тебя уже видел, — ответил тот.
— Меня?
— Не думаю, — сказал учитель.
— Разве?
— Папа, ты просто обалдеешь, когда увидишь этих бабочек.
Учитель вспыхнул, ветер улегся; плечом к плечу они встали против окаменевшей армии и волосатого скульптора. Вдалеке, за их спинами, еще виден был дом, где молодая женщина все еще ловила взглядом их движения и где скоро вновь леденящий душу песней взовьется вопль старой женщины, скоро, как только упадет вечер.
(2 ноября.)
Праздничный день. Нам дают колбасу и яблочный мусс. Потом хлорпромазин. Синтетические молекулы, попадая в кровь, подавляют страх, это общеизвестно. И таким образом (нет-нет, не курсом, бог с вами, никакого инсулина, от него бывает кома, никакого метразола — от него только судороги) совсем ненавязчиво в нас взращивается усердие, а в моем случае даже талант, сила воли и гордость, все это — ради того, чтобы поймать и подколоть к бумаге похожие на крылья бабочек пятна моего прошлого, моего недавнего прошлого, ценою в пять центов. Тем не менее, Корнейл, намотай себе на ус: пересечением всех этих линий ясности все равно не добиться. Я должен представить тебе точную топографическую карту, чтобы ты раскрасил ее в разные цвета: разные «почему» моего прошлого. Лампочка на глазах ослабевает. Даже чернила — superchrome, writes dry with wet ink
