— Ну вот, а мы над ним смеялись. Теперь не посмеешься.
— Про хряка смешно…
— У кого трефы?! А! Бито, бито, десятка пик, козырь и еще раз козырь.
— Раз уж мы начали про кабанов…
— Мы начали про карты, двенадцать очков — маловато.
— Ну так вот, раз уж мы начали про кабанов, значит, мой дядя Анри, который был швейцаром, вы же знаете…
— Ну что, играем или нет?
— Служил он, значит, швейцаром в городском театре во время войны, хорошо там смотрелся, и вообще мужик он был что надо, ну а Локюфье, знаете, принц из «Страны улыбок»>[29], каждый Новый год дарил ему шоколадки, и не маленькие. Ну вот, значит, началась бомбардировка, которая у Хакебейна все разрушила, бомбы тогда как горох сыпались, и одна, огромная, как Сарма[30], попала прямо в театр, и наш дядюшка Анри, который спрятался в подвале один, потому что жена его уехала к матери в Лауве, взлетел на воздух вместе с этим подвалом и приземлился на заднем дворе, целехонький, без единой царапины, только левую ногу ему зажало между балок…
— Кто ходил козырями?
— И надо же было такому случиться, прямо рядом разорвало пополам цистерну с навозной жижей, и все это добро хлынуло на двор театра, маленький такой дворик — три метра на четыре, так вот нашему дядюшке Анри — привет горячий — деться некуда, а эта жижа стала подниматься, уже залила его по грудь, уже к лицу подбирается, от вони его самого выворачивает, прямо белый свет в глазах померк, думает, надо же, как повезло: таким вот манером загнуться, не сойти мне с этого места, если вру. А тут пошла вторая волна бомбежки, и яйцо, здоровенное, как Сарма, хряснуло в дом рядом с театром, стена вокруг дворика рухнула, и все это дерьмо потекло из дворика наружу. Ну а дядюшка Анри высвободил ногу, рванул оттуда и давай хохотать, наскочил на немецкого офицера, обнял его — весь как был, вонючий, в дерьме с головы до пят, — а сам смеется-заливается, все никак остановиться не может, три дня он так смеялся, пока его не упекли в психушку.
— И что же, больничная касса оплачивала, психушку-то?
— Половину.
— А!
— Ну это еще куда ни шло.
— Послушай, Янте, если я объявлю сейчас сто сорок, ты должен предложить сто пятьдесят, при моих шестидесяти козырных.
(Музыкальный автомат стоит в кафе уже четыре года, нелепое чудище в данном интерьере, у крестьян он не вызывает удивления, удивляет он одного меня. Сначала из него вырывается ураган звуков, потом течет приторное пиликанье. Человеческий голос, высокий, благородный, выпевает звуки, тянет их, смычки подхватывают голос, роняют его, голос одинокий, взмывает ввысь. Тишина. Флейта. Sei tu come stai pallida
