В начале десятой ночи он увидел, что у изголовья его ложа распростерся огромный верблюд из последнего сна, – обнажая песчаные десны, животное двадцать раз подряд пыталось подняться на ноги, почти уже рассыпавшиеся в прах. Тогда, из боязни уступить превосходящим силам зверей, которые только и ждут внутри нас и вокруг нас своей очереди пожить за наш счет, индеец уголками губ (одна губа побелела, другая была лиловой) дал понять, что готов прекратить голодовку.
Спустя несколько дней после своего избрания новый касик, еще очень слабый, решил повидать Яру, которая сидела у общего костра. Внезапно у Рани закружилась голова, и он ничком рухнул в очаг – лицо при этом обгорело до самых костей. Отныне все опускали глаза и расступались, когда проходил он – человек с изъеденным лицом, лицом, которое, казалось, все еще горело: какой демон разворошил эти угли? Рани думал, что теперь и Яра избегает его, как вдруг увидел свою невесту (была ли она еще его невестой?) – девушка стояла перед палаткой нового вождя и пристально смотрела на обожженного. Не теряя надежды, касик помчался за вязанкой дров, принес ее и – знак любви! – сбросил поленья с плеч к ногам девушки. Два чурбачка отделились от других и упали, произведя какой-то неясный звук – в нем были и боязнь, и незаданный вопрос; Рани стало стыдно. Когда он поднял голову и открыл глаза (огонь не тронул веки), Яра исчезла. Он лишь услышал крики ужаса, будто девушку насиловала толпа врагов.
На следующее утро шестеро из совета старейшин пришли к Обожженному Лицу и разом повернулись к нему спинами, давая этим жестом, а также своим молчанием понять, что он больше не может оставаться касиком.
Несколько недель Рани скрывался в лесах. Он стал интересоваться перьями, яйцами птиц, мхами и папоротниками – вообще всем хрупким и тонким в лесу, что не пугалось его присутствия и не изменялось при виде обожженного лица. Окраска птичьих яиц напоминала цвет утренней зари, перья походили на серые в яблоках облака, которые резвыми лошадьми носились по небу, папоротники рождали в воображении образ темной и прохладной ночи – в нее хотелось окунуть лицо и тут же снять с него все беды и изъяны.
Птица умирает, но ее перья продолжают жить, и красота их не теряется, не блекнет – перья неподвластны гниению. Рани любил их – гордость и надежда служили им защитой. В тонких полых роговых стержнях и нежном пухе он различал загадочные письмена. Уверенный, что его никто не видит, он раскладывал перед собой и этот невесомый пух, и листья редкостных деревьев, и необычные сверкающие камни, если удавалось их найти. И часто приговаривал при этом: «О! Получилось! Как раз то, что я искал».
