И, потрясая в воде ножницами, она яростно бросила их к ногам девушки.
– Вам лучше уйти! – воскликнула Простая, возмущенная ее злобой.
Оставшись одна, Незнакомка спрятала свою боль, уплыв в дальние, тяжелые воды.
«Не это ли на земле называется завистью?» – подумала она. И, обнаружив, что на ее глаза навернулись крупные жемчужины, воскликнула:
– Нет! Никогда! Не могу, не хочу привыкать ко всему этому!
И она бежала из колонии. Попала в какие-то пустынные местности, плыла очень быстро – насколько позволял кусок свинца, тянувшийся за ногой.
«Какие страшные гримасы жизни! – думала она. – Оставьте меня в покое. Оставьте меня наконец в покое! Почему вы хотите, чтобы я что-то делала для вас, ведь всей остальной жизни уже не существует!»
Когда последние рыбы-фонарики исчезли далеко позади и девушка осталась совершенно одна посреди глубокой ночи, она взяла черные ножницы, захваченные перед бегством, и перерезала веревку с грузом – тот стальной якорный канат, который держал ее в глубинах. «Надо окончательно умереть, – подумала она, поднимаясь к поверхности. – Совсем».
Во мраке морской ночи свечение ее тела сначала резко усилилось, а потом погасло. И тогда улыбка блуждающей утопленницы вернулась на уста Незнакомки из Сены. И любимые рыбки девушки без колебаний последовали за ней, я хочу сказать, последовали ее примеру – умереть от перемены давления, поднимаясь все выше и выше из глубины.
Тени бывших обитателей Земли собрались на небесных просторах. Они ходили по воздуху, как некогда по земной тверди.
И тот, кто прежде был доисторическим человеком, сказал себе: «Все, что нам нужно, – это хорошая, просторная, надежно защищенная пещера и несколько камней, чтобы высекать огонь. Но как тут убого! Вокруг ничего твердого, одни лишь призраки да пустота».
А отец семейства, живший уже в наши дни, осторожно всовывал то, что считал ключом, в воображаемую замочную скважину, а потом делал вид, что заботливо закрывает за собой дверь.
«Ну, вот я и дома, – думал он. – Еще один день прошел. Сейчас поужинаю – и на боковую».
Наутро ему представлялось, что за ночь у него выросла борода, и он долго намыливал щетину кисточкой тумана.
Да, все это – дома, пещеры, двери и даже физиономии крупных буржуа, прежде красноватые, – стало теперь серыми тенями, наделенными воспоминаниями, карикатурой на свой прежний облик, фантомами людей, городов, рек, континентов, ведь здесь, наверху, можно было обнаружить настоящую небесную Европу, с Францией, всей целиком, с полуостровами Бретань и Котантен, которые никак не хотели расставаться, с Норвегией, не утратившей ни единого фьорда.
