- Может перейдешь на черный сахар? - спросил он меня, пряча кружку. Эффект совсем не тот, что от этого чая.
Он давно подбивает меня на наркотики. Ему удобнее приобрести и реализовать спичечный коробок порошка, чем ящик виски. Я ему отвечаю всегда одно и то же:
- Суши себе сам мозги этим черным сахаром.
Листер снова улегся спать, а я, прихватив карабин, вышел из казармы. Периодический обход территории городка входило в обязанность дневального.
Туман уже не клубился, как утром, а лежал ровным слоем, высотой где-то до половины ближайшей вершины, которая была похожа на остров среди белесого моря. Дождь прекратился, но солнце так и не пробилось сквозь низкие тучи. Пространство было заполнено матовым светом, который исходил, казалось, от земли.
Я обошел вокруг казармы несколько раз, прислушиваясь к легкому шуму в голове от выпитого виски и чувствуя, как постепенно все окружающее начинает приобретать для меня другой оттенок, и я уже пытаюсь выявить какой-то скрытый смысл в сочетаниях тумана и гор, казармы и мокрого полосатого лоскута на флагштоке.
Мне нравятся эти первые минуты легкого опьянения, и хотя от двойной порции виски не дойдешь еще до абстракции, когда полностью отключаешься от всего мелочного, обыденного, и начинаешь мыслить высокими категориями. Но иногда приятно вот так одному ходить в тумане.
Я посмотрел на часы. Начало пятого. Можно еще вздремнуть до ужина. Зашел в казарму, поставил карабин и пирамиду и, не раздеваясь, прилег на новый матрац - он скрипит и пахнет, как белье после стирки...
Проснулся сразу, будто кто-то меня толкнул. Вскочил с койки, подошел к окну и от света фонаря во дворе рассмотрел стрелки на часах. Вот так прилег! Половина восьмого. Пора поднимать ребят. В восемь часов поверка.
Подошел к двери и включил свет.
- Подъем!
Никакого результата. Спят как эскимосы. Растолкал Стреттона, а он уже потом остальных. Зевая и потягиваясь, побрели, в умывальную комнату. Собачья жизнь - жратва да сон!
Без пяти восемь все стояли на плацу. Хаутон произвел перекличку и повел в столовую. Механизм нашего существования действовал с безотказной монотонностью: все то же, что и вчера, и позавчера, и тысячу лет назад.
До десяти вечера свободное время. С десяти до двенадцати осмотр и чистка оружия.
В двенадцать Хаутон повел третье и четвертое отделения на пересменку. Напоследок я все-таки еще раз уговорил Листера выделить мне двойную порцию виски, и в его тетрадке против моей фамилии появилась новая двухзначная цифра.
