Грузный, дьявольски уставший от бессонной ночи, Толбухин упрямо шагал сейчас по комнате, от двери к широкому простенку, где висела карта. Иногда он останавливался на минуту перед картой и снова шел по зеленой, в цветах, ковровой дорожке. Обещал Бирюзову отдохнуть немного, но лежать не мог: разве сейчас уснешь? Он знал, что когда хорошо настроен, то становился вовсе по-крестьянски добрым. А маршалу надо выглядеть в меру строгим, в меру недовольным ходом дел, — по выражению его лица невольно настраиваются на нужный лад и подчиненные. Такое быстро передается по войскам, опережая самые срочные радиограммы. Но что поделаешь, если ты, как и все простые смертные, не умеешь скрывать радость. Да к тому же ты толстяк, а толстяки, как известно, люди добродушные. Толбухин улыбнулся от этих пустяковых рассуждений и решительно сел за стол, где с утра лежали бумаги не первой важности.
Привычно, наметанным глазом пробегая одну за другой пышные по слогу реляции, он отложил в сторону наградной лист на капитана Дубровина из дивизии Бойченко. Реляция была написана крайне скупо и сразу выделялась среди тех — велеречивых, где высокий слог, по старанию авторов, должен был усилить впечатление от боевого подвига. Толбухин уже слыхал о тяжелой перепалке, из которой полк Мамедова вышел победителем, и столь сухое, скромное описание боя насторожило его. Он взял наградной лист, снова прочел, нахмурился. Странно. Ведь этот капитан Дубровин вполне достоин звания Героя, а представляют его только к ордену. Что-то не так. И чего комдив скупится там, где нужна щедрость? Надо сказать Бирюзову, чтобы разобрался лично. У нас и без того хватает ничем и никак не отмеченных героев. Потом, со временем, многие ошибки будут, конечно, исправлены, но это уже ради памяти о мертвых. А человек должен знать при жизни, что он герой.
— Войдите, — не сразу ответил Толбухин, когда в дверь постучали.
На пороге приостановился всегда подтянутый, по-юношески стройный Бирюзов.
— Проходи, Сергей Семенович… Нет-нет, не помешал!
— Жаль, что вы не отдохнули часок-другой, — сказал начальник штаба, присаживаясь к столу.
— Не спится под старость лет.
— Ну какой же вы старик, Федор Иванович?
— Пятьдесят стукнуло. А тебе сорок. В твои годы я еще учился на оперативном факультете и был задиристым, точно комсомолец. Во всяком случае, готовился заткнуть за пояс всех этих фуллеров, дуэ, сектов и прочих светил западной стратегии.
— Так ведь и заткнули.
