Одна из крытых машин свернула к гимназии. Из кабинки легко, пружинисто спрыгнула на мощеную дорожку ловкая молодая женщина в зеленой, отлично пригнанной шинели. Строев узнал Чеканову и стал спускаться по чисто вымытым ступенькам дощатого крыльца навстречу ей.
— Ну, с прибытием вас, Панна Михайловна!
— Спасибо. Батальону здесь располагаться, в этом селе?
— Только до утра, а завтра, я думаю, перекочуем в Сербию — тут рядом, рукой подать, — он осторожно, исподволь приглядывался к ней и ловил себя на том, что вроде бы боится прямо заглянуть в ее темные глаза.
Она посвежела за эти дни, пока медсанбат и другие тыловые подразделения на лихтерах плыли по Дунаю — от Рущука до Видина. А впрочем, она редко выглядела усталой в свои тридцать с лишним лет: молодость выручала ее и в те бессонные недели непрерывных наступательных боев, когда врачам доставалось, пожалуй, больше всех.
— Что, наши уже воюют? — спросила Панна, хотя и без этого было ясно, что дивизия вступила в бой.
— Да, начали…
Им хотелось лишнюю минуту побыть вместе, но, странно, они делали вид, что все торопятся: это уж всегда так, если зрелые люди тянутся друг к другу. В юности, там другое дело, юность никого, кроме себя, не замечает на белом свете: а Строеву и Панне казалось, что они обращают на себя общее внимание. Полковник Некипелов, наблюдавший их встречу из окна, самодовольно улыбался, — от кого, от кого, а от начальника штаба ничего не утаишь в дивизии!
— Мне нужно идти, Иван Григорьевич, — сказала Чеканова.
— Сегодня к нам привезли раненого югославского партизана. Его принимал врач из передовой группы медсанбата. Соберите там консилиум, партизана надо обязательно спасти, во что бы то ни стало.
— Понимаю, Иван Григорьевич…
Уже на ходу она увидела в окне гимназии тонкое, испитое лицо Некипелова, — он с опозданием отступил в глубь комнаты, — и резко повернула через самую грязь к машине.
Недаром она спешила уйти от Строева: у нее обостренная реакция на такие взгляды из-за укрытия, она их чувствует безошибочно.
Водитель санитарного автомобиля подал руку. Она отказалась от помощи, да зря. Полой за что-то зацепилась, а юбка в это время вздернулась, и зябкий ветерок овеял тугие коленные изгибы ее полных ног. Она с силой хлопнула дверцей, нисколько не сомневаясь, что Некипелов продолжает наблюдать в окно. «Ну и черт с ним, с этим бабником!» — подумала она, старательно пряча ноги под шинелью.
Панна, Панна… Он, Строев, еще на Днестре, в один из тихих вечеров затянувшейся обороны под Тирасполем ни с того ни с сего начал рассказывать ей о себе. А она до сих пор ни слова. Слушать — слушает, иной раз даже подтолкнет его словно бы нечаянным вопросом, однако сама упрямо отмалчивается. Непонятно, почему? Ведь он же не преследует Чеканову назойливыми ухаживаниями, ему просто интересно поговорить с ней на досуге. Так легче жить на фронте. А женщина и на войне остается женщиной: она и перед смертью готова утаить что-нибудь самое святое, сокровенное.
