— Ничего. Ничегошеньки, — прошептала Надя ему в шею и опять сползла на пол.
Она завыла. Антонио никогда не слышал, чтобы столько горечи и боли в одном крике.
— Я не понимаю! За что? За что он меня убил? Почему он убил меня? Я просто хочу понять.
Ловя то хрупкое и эфемерное, что от неё осталось, Антонио ощущал под руками только старую шуршащую плащёвку, только жёсткую кожу ремней — «чтобы не потерялась душа».
— Я думаю, потому что он тебя боялся.
— Меня? — Надин крик оборвался. Она села, глядя Антону в глаза. — Боялся?
Он достал из внутреннего кармана шоколадку. Двадцать пять грамм превращения обратно в человека. Подействует или нет, он не знал, но очень хотел, чтобы подействовало. Иначе ему осталось бы только уйти, оставив её бесплотный призрак в подвале старой больницы.
— Держи вот.
Она судорожно втянула воздух, как делают дети после долгого плача. В лице прорисовалось что-то человеческое, тёплое. Обрели цвет глаза.
— С миндалём?
— И с кокосом, — кивнул он, зажмуриваясь.
— Моя любимая.
В свои пятьдесят Антон стал разбираться в шоколаде получше любой барышни.
* * *
Антонио она почувствовала минуты за две до того, как он появился на кленовой аллее. Пока размышляла — махнуть ему рукой или крикнуть, — он сам её заметил в тени деревьев.
Он сел рядом, прямо в траву, скользнул по Наде быстрым, но внимательным взглядом. Наверняка заметил куртку, амулеты и оружейные ремни, и понял, к чему всё это, но ничего не сказал.
У самого начала аллеи горел фонарь — свет едва-едва пробирался к школьному крыльцу, остальные она погасила. Блик фонарного света криво упал на лицо Антонио, обращённое теперь к пустым окнам школы.
Надя хотела с ним заговорить, но не могла придумать, о чём. Почему он сюда пришёл — ясно и так. Она боялась, что он станет задавать вопросы, на которые она совершенно не готова ответить. Антонио ощутил её взгляд, улыбнулся и достал из внутреннего кармана шоколадку.
— Устала?
Она тряхнула головой. Под пальцами зашуршала фольга. Надя ощутила приступ голода, она не ела с прошлого утра. Ночные блуждания высасывали из неё всё живое, и человеческие чувства растворялись в ночном мареве, а потом возвращались — горной лавиной, когда рядом оказывался кто-нибудь живой.
— Всё так плохо? — Он подождал, пока Надя дожуёт. Так бывает, когда долго готовишься задать вопрос, и выравниваешь тон, и успокаиваешь дыхание.
В шуршащей обёртке осталось ещё два ломтика. Надя завернула их и отправила в карман — неясно, сколько ей придётся пробыть у школы.
