Надя хмыкнула и отвернулась в угол. Чувства, приглушённые сном, возвращались, и она опять ощущала себя вымотанной, продрогшей и голодной. Даже если у неё и были способности, это не делает её виноватой.
Следователь ни капли не смутился. Наверное, он даже решил, что последнее слово осталось за ним — он победил в этой крошечной словесной дуэли.
— Так что, вы расскажете мне о фантоме города?
— Вряд ли я расскажу больше, чем жёлтые газеты, — пожала плечами Надя и зевнула в кулак, чтобы следователь слишком не расслаблялся.
Она не строила из себя партизана и не слишком желала выгораживать Вету вместе с Антонио, но она знала — стоит ей заговорить, проболтаться о самой незначительной мелочи, и следователь, как за ниточку, вытянет из неё столько, что хватит на самое жуткое обвинение.
Впрочем, качать права и требовать адвоката тоже бессмысленно: в их городе военные свои дела решали сами. Так уж повелось, что ни полиция, ни судебная система не рисковали влезать между Центром и поисковиками. Сегодня встанешь на пути поисковика, а завтра в твой дом явится чёрная аномалия, пройдёт через стену и сожрёт всех, не оставив ни крови, ни трупов. Доказывай потом — кому, что?
Следователь ждал. По его лицу Надя читала — ведь прекрасно знала все эти стратегии изнутри — он готов ждать и час, и два, и восемь. Столько, сколько она попытается выдержать. Можно неделю или месяц.
Человеческий организм имеет вполне определённый предел прочности. Однажды она сдастся и всё расскажет, и всё подпишет, и примет на себя все преступления, лишь бы закончить пытку.
В его руках — то ли чётки, то ли россыпь мелких брелоков, сцепленных друг с другом кольцами. Свет слишком бил в глаза, чтобы она смогла разглядеть точнее. Но его руки нервные и ни секунды не лежат спокойно. А её руки — устало опущены на край стола — бледные, в царапинах, в следах чернил и городской пыли.
— То есть вы хотите сказать, что не были на набережной?
Если она сознается — следователь вытянет из неё всё остальное. Если соврёт, что не была, а видеозапись всё-таки существует, он поймает её на вранье. Надя сгорбилась, глядя в стол.
— Я этого не говорила. И не говорила, что была. Я ничего не говорила. Запишите в протокол именно так.
Она прикрыла глаза. Факт в том, что вытащить её отсюда способен только Антонио. А если он не сможет — о боже-боже, вдруг он даже не захочет, — то её спасёт разве что чудо. Не стоит даже загадывать.
Это в сказках говорится, что чистосердечное признание облегчает меру наказания. Нет, ни капли. Разве что — приближает исход. Впрочем, иногда это тоже делает жизнь легче.
