Игре оскалилась – назвать эту гримасу улыбкой у него не повернулся бы язык. Ничего не ответила.
– Игре, – негромко поддержал его Гвейр. – Он прав. Если мы доверяем ему, надо дать ему возможность доверять нам.
Звериная улыбка-оскал стала еще шире.
– Что, ему кто-то доверяет?
– Да, – резко ответил Гвейр. – Сколько я его знаю, Рольвана можно упрекнуть в глупости, но не во лжи. Сегодня он последовал за мной и сражался за твое спасение, хотя мог бы поступить наоборот. Я ему доверяю.
– А я – нет, – и, посмотрев Рольвану в лицо через разделяющие их языки огня, Игре сказала тихо и ясно: – Не поворачивайся ко мне спиной.
Молча проглотив сомнительную Гвейрову похвалу, Рольван постарался улыбнуться зловеще, ей под стать:
– Я сделаю все, чтобы не доставить тебе такого удовольствия.
Гвейр смотрел на них обоих. Лицо его было мрачным.
Следующие четыре дня показались Рольвану самыми тревожными за многие годы. Не раз и не два он с сожалением думал о том, что мог бы быть сейчас участвовать в военной кампании и беспокоиться о вещах простых и понятных, какими отсюда казались трудности походной жизни и опасность быть убитым в сражении. Здесь же он ни минуты не знал покоя, хотя внешне все выглядело мирно: Игре едва замечала их с Гвейром присутствие, молчала и подолгу глядела то в огонь, который требовала разводить еще до темноты и поддерживать до утра, из-за чего заготовка дров превратилась в первейшую из забот, то на бегущую воду. Порою шептала что-то, порою начинала петь, и тогда у Рольвана по спине бежали холодные мурашки страха. Как и в первый раз, он не мог разобрать смысла в этих песнях, хоть и понимал отдельные слова.
Стройная, как тростинка, бледная и почти всегда растрепанная, с быстрыми, по-звериному изящными движениями, она гораздо больше походила на лесного духа из сказок древнего Лиандарса, чем на женщину из плоти и крови. Все в ней казалось чуждым до нелепости. Возможно, именно поэтому взгляд Рольвана то и дело возвращался к ее лицу и ему приходилось с усилием заставлять себя отворачиваться.
Они сложили в общую кучу припасы и обнаружили, что их хватит от силы на два дня. Гвейр вновь пересчитал стрелы, которые заботливо собрал на месте сражения с мертвецами, и сообщил, что заботу о пропитании он берет на себя. С тех пор каждое утро он уходил в лес. Возвращался, неся то подстреленного зайца, то фазана с ярким оперением. В первый раз, оставляя сестру наедине с Рольваном, он встревоженно оглядывался и наверняка просидел какое-то время в кустах, наблюдая за ними обоими, но в дальнейшем уходил спокойно. Рольван занимался лошадьми, точил меч или просто сидел, прислонившись к дряхлому осиновому стволу, не забывая поглядывать по сторонам, и был готов встретить незваных гостей, будь то разбойники, бродяги или мертвецы. Игре оставалась погруженной в свои непонятные мысли. Друг с другом они не разговаривали.
