Член снова восстал. От желания скрутило внутренности, заныл позвоночник.
Он прижал ее к себе еще крепче. Его пальцы запутались в ее густых, дивных волосах, он вытаскивал шпильки и бросал их на пол.
Губы у нее такие мягкие и влажные, и на этот раз они отвечают ему. Рот приоткрыт, она робко прикасается к его губам.
Его охватила похоть.
Он сильнее открыл ее губы, стремясь ворваться глубже, стремясь испробовать ее, стремясь сделать своей, вдохнуть ее и не выдыхать.
Она слегка ахнула, воспламенив его еще сильнее. То, как двигались ее губы, как она откликалась на поцелуй, заставило его обезуметь от желания.
И тут ее язык прикоснулся к его нижней губе. Руки его напряглись. Ее волосы упали ему на ладонь тяжелой мягкой волной. Он прикусил ее губы зубами, провел по ним языком. Этого мало. Он никогда не насытится.
Вожделение всегда делало его каким-то жадным, требовательным, но обычно он легко держал себя в руках. Однако прямо сейчас похоть вопила, чтобы он немедленно поставил Эмму на колени, расстегнул бриджи и дал ей попробовать свое естество.
Непристойная мысль вызвала у него мгновенное чувство вины, подействовавшей как ведро ледяной воды. Люк застонал, опустил руки и отпрянул. Заставил себя оторваться от нее, и ему показалось, будто он сдирает с себя кожу. Его словно обожгло. Было больно. Было чертовски больно.
Он тяжело дышал. Она тоже – и стала красивее, чем раньше, с распущенными волосами, волнами обрамлявшими ее лицо. Эмма в замешательстве смотрела на него затуманенным взором.
– Нет, – хрипло прошептал Люк. – Нет, – повторил он, словно убеждал сам себя. Не в силах смотреть на нее, он с трудом оторвал взгляд. – Черт побери! Будь оно все проклято! Чтоб я сдох! Дьявольщина! – сыпал он проклятиями.
– Перестань, Люк. – Ее негромкий хрипловатый голос звучал на удивление уверенно, не сочетаясь с растерянным выражением, возникшем на ее лице несколько секунд назад. – Все хорошо.
Люк круто повернулся и снова посмотрел на нее в упор. Она уже выглядела спокойной и собранной, и только во взгляде по-прежнему мерцало какое-то неопределимое чувство.
Хорошо? Да что же в этом хорошего? Что вообще во всем этом может быть хорошо?
– Я ухожу, – прохрипел он. – Просто должен уйти.
Повернулся и выскочил из номера, по дороге схватив со стула пальто.
Сбежав с лестницы, Люк влетел в роскошную столовую. Это чертово место не может быть ни пабом, ни таверной. Оно слишком снобистское и напоминает ему Айронвуд-Парк и его покровителей, смотрящих на него свысока. Вроде братца.
