Я включаюсь от звука своего дыхания, что набегает в легкие. Только что вошел Перри и сказал. Пора.
– Ты первый, – говорит он.
Пора, а я все сижу на месте, не сняв старой, великоватой ветровки. (На Рубе заношенная куртка с капюшоном, со Стивова плеча.) Все одеревенело. Руки, пальцы, ступни. Пора.
Я поднимаюсь.
И жду.
Перри уходит обратно на ринг, и когда дверь откроется в следующий раз, туда пойду я. Времени на раздумья больше нет, дверь отворяется. Дверь открыта, и я делаю шаг на выход. Выход на.
Ринг.
Внутри меня дрожит агрессия. Меня окутывает страх. Ноги несут вперед.
И вот зрители.
Они ободряют меня, ведь я первым сегодня выхожу на ринг.
Оборачиваются, глядят на меня, в старой ветровке. Я прохожу сквозь них. Капюшон накинут. Зрители шумят. Хлопают, свистят, и это лишь начало. Воют, скандируют и на минуту забывают про пиво. Даже не чувствуют, как оно течет в глотку. Есть только я и бесспорная близость насилия. Я – вестник. Я – ступни и руки. Я несу им. Доставляю.
– ПОДПЁСОК!
Это Перри, на ринге, с микрофоном.
– Да, это Кэмерон Волф, Подпёсок! – кричит он в микрофон.
– Пособите пареньку – это наш самый юный боксер! Самый юный боец! Самый юный буян! Он будет стоять до конца, ребята, и поднимется на ноги, сколько придется!
Капюшон у меня все еще накинут, хотя никаких шнурков, и ничто вообще его не держит. Боксерские трусы сидят удобно. И кроссы ступают сквозь горячую густую толпу.
А она уже в ожидании.
В готовности.
В нетерпении.
На меня смотрят, оценивают, они все жесткие и злые – и вдруг почему-то уважительные.
– Подпёсок, – шелестит по толпе до самого ринга, пока я туда карабкаюсь. Позади меня Руб. Он будет в моем углу ринга, точно так же, как я буду в его.
– Дыши, – это я себе.
Смотрю.
Вокруг.
Шагаю.
От края ринга до края.
Приседаю.
В своем углу.
Руб полыхает мне взглядом. «Обязательно подымайся», – говорят его глаза, и я киваю и тут же вскакиваю на ноги. Скидываю ветровку. Кожа теплая. Волчьи патлы, как всегда, торчат, густые, клевые. Теперь я готов. Готов вставать, что б там ни было. Готов поверить, что не боюсь боли, жду ее и даже хочу ее так, что буду к ней рваться. Стремиться к ней. Нарываться на нее, бросаться на. Я встану перед ней в слепом ужасе, и пусть сбивает и сбивает меня с ног, пока моя храбрость не повиснет на мне лохмотьями. Потом боль сорвет ее с меня, поставит меня голого и снова будет бить, и кровь бойни полетит с губ, и боль выпьет ее, ощутит ее, украдет и спрячет в карманах своей утробы – попробует меня на вкус. Вновь и вновь будет подымать меня на ноги, и я не подам виду. Я не покажу, что чувствую ее. Не дождется. Нет, боли придется меня убить.
