- Заладил себе, как сорока Якова: муж да муж,- молвила на то Аксинья Захаровна.- Только и речей у тебя. Хоть бы пожалел маленько девку-то. Ты бы лучше вот послушал, что матушка Манефа про скитских "сирот" говорит. Про тех, что меж обителей особняком по своим кельям живут. Старухи старые, хворые; пить-есть хотят, а взять неоткуда.
- Да,- вступилась мать Манефа,- в нынешнее время куда как тяжко приходится жить сиротам. Дороговизна!.. С каждым днем все дороже да дороже становится, а подаянья сиротам, почитай, нет никакого. Масленица а дворе - ни гречневой мучки на блины, ни маслица достать им негде. Такая бедность, такая скудость, что един только господь знает, как они держатся.
- Сколько у вас сиротских дворов?- спросил Патап Максимыч.
- Тридцать пять,- отвечала Манефа.
- Вот тебе тридцать пять рублев,- молвил тысячник, вынимая десятирублевую и отдавая ее Манефе.- Деньги счел по старине, на ассигнации. Раздай по рублю на двор,- примолвил сестре.
- Спаси тя Христос,- сказала Манефа, перекрестясь и завязывая бумажку в уголок носового платка.
- Ну, вот и слава богу,- весело проговорила Аксинья Захаровна.- Будут сироты с блинами на масленице. А как же бедные-то обители, Максимыч? продолжала она, обращаясь к мужу.- И тамошним старицам блинков тоже захочется.
- За них, сударыня моя, не бойся, с голоду не помрут,- сказал Патап Максимыч.- Блины-то у них масляней наших будут. Пришипились только эти матери, копни их хорошенько, пошарь в сундуках, сколь золота да серебра сыщешь. Нищатся только, лицемерят. Такое уж у них заведение.
- Ах, нет. Праздного слова, братец, не говори,- вступилась Манефа.- В достаточных обителях точно - деньжонки кой-какие водятся, говорить про то нечего, а по бедным не богаче сирот живут. Вот хоть у нас в Комарове взять: налицо осталось двенадцать обителей, в семи-то, дай бог здоровья благодетелям, нужды не терпим, грех на бога роптать. А в пяти остальных такая, братец, скудость, такая нищета, что - верь ты, не верь моему слову - ничем не лучше сиротских дворов. Напольных взять, Марфиных, Заречных, покойницы матушки Солоникеи, Рассохиных... Чем питаются, един господь ведает. Совсем не стало им теперь подаяния. Оскудела рука христиан, стали больше о суете думать, чем о душеспасенье. Так-то, родной. С тех пор как на Керженце у Тарасия да в Осиновском у Трифины старцы да старицы от старой веры отшатнулись, благодеющая рука христиан стала неразогбенна. Зачали, слышь ты, на Москве все наши заволжские обители в подозренье держать, все-де мы за Керженцом да за Осинками в это единоверие последуем. Заподозрили и присылать перестали. Вот оно что, а ты еще говоришь: лицемерят. Какое тут лицемерие, как есть-то нечего. Хоть нашу обитель взять. Ты не оставляешь, в Москве и в Питере есть благодетели, десять канонниц по разным местам негасиму читают, три сборщицы по городам ездят, ну, покуда бог грехам терпит, живем и молимся за благодетелей. Бояркины тоже, Жженины, Глафирины, Игнатьевы, Московкины, Таисеины, все благодетелями не оставлены. А другие совсем до конца дошли. Говорю тебе: пить-есть нечего.
