– Все будет хорошо, – успокоил я. – Вот и Комета требуется тренировка, а больницы для нее совершенно новая область.
– Ладно. – В голосе Фредди не чувствовалось энтузиазма. Тот искрящийся вечер в Седоне, когда я подарил ей картину Бена Райта, казалось, был давным-давно, в нашей молодости.
Кили и Линдси я не видел девять месяцев – с прошлого сентября. Из-за летней работы они остались в Омахе и не знали, когда сумеют оттуда выбраться, но обещали скоординировать свое возвращение. Джеки занималась софтболом, и график игр предусматривал каждый день поездку в новый город. Когда я появился у озера, она неловко обняла меня и бросилась вверх по лестнице. Через несколько дней в доме собрались все три дочери, и по их глазам я понял, что мое присутствие их смущает. Я не мог судить их за это – ведь сам уже два года никак не участвовал в жизни детей, четыре года как перестал быть главой семьи и все меньше играл роль отца в их делах.
Хотя Кили и Линдси учились в колледже и смотрели на нас как на нечто отжившее, вроде телефонов с диском, родители все-таки были нужны, чтобы дать совет, проследить за расходами и ответить на полуночные звонки. Девочки взрослели, и им требовалась поддержка старших. Однако в нашем случае из-за моей болезни эту миссию выполняла практически одна Фредди. Я же, словно потерпевший кораблекрушение на спасательном плоту, волновался лишь об одном – как бы остаться на плаву.
За обедом в тот вечер исполненная сознания долга жена предложила дочерям рассказать мне об учебе, приятелях и планах на лето. Они отвечали бодрыми голосами, будто на собеседовании при приеме на работу. Мой ответ прозвучал как слова заехавшего ненадолго погостить выжившего из ума старикашки. Наконец трапеза завершилась, и Кили и Линдси снова укатили в город.
Что ж, я могу стать любящим папочкой для собак. Я настоял, чтобы в разгар дня, когда царит беспощадная жара, Коди оставался дома в охлаждаемой кондиционером комнате. Не мог выкинуть из головы картину, как пес умирает на берегу. Не хотел, чтобы это произошло сегодня – и вообще когда-нибудь. Да и Сандоз не возражала вздремнуть. Коди устраивался у моего кресла, и она тут же шлепалась рядом. Удивила меня Комета. Как только масса золотистой шерсти замирала на ковре, она выбирала свободное место неподалеку от Коди и тоже ложилась на пол. Тыкалась носом ему в спину и отказывалась вставать, пока он не был снова готов выйти в мир.
Дошло до того, что борзая выпускала меня за порог. Для меня осталось всего два способа порадоваться озеру: стоять по подбородок в воде или покружить на том, что дочери называли «недоделанным водным мотоциклом». Мое личное плавательное средство представляло собой катамаран: на электрической тяге, длиной восемь футов, с пластмассовым пропеллером на каждом поплавке. Пассажир располагался на металлическом каркасе между поплавками. Пропеллеры управлялись находящимися на каждом подлокотнике металлическими рычажками. Даже в палящий зной Коди и Сандоз прыгали на катамаран и устраивались каждый в передней части своего поплавка. Судно развивало предельную скорость пять миль в час и не могло поднять даже самой легкой волны. Со стороны казалось, будто я отдыхаю в садовом кресле с мотором, с двумя золотистыми тапочками у ног. Сандоз засыпала на поплавке, а Коди бдил на другом и внимательно следил за моими действиями, оставаясь на страже, пока у меня хватало терпения плавать по озеру. Псу нравилось путешествовать со мной, а я радовался, что он рядом и мы можем поговорить с ним.
