— Не следовало бы их держать здесь слишком долго, — сказал Бизонтен, — не уверен я, что лошади выдержат такую непогодь. Да и корма скоро кончатся… Так же как и пропитание для нас.
Свисавший с дужки фонарь освещал взволнованные лица собравшихся у повозки эшевена. Старик лежал в середине, а с боков его обложили соломой, чтобы преградить доступ ветру, просачивающемуся снизу между досок. Рядом сидели жена эшевена и его племянница.
Цирюльник тоже пришел сюда и, как обычно, молчал. Его изможденное лицо, худая шея, похожая на связку перекрученных веревок, были скрыты под нелепым капюшоном неопределенного цвета, не то красным, не то желтым, чуть ли не раза в два шире, чем было нужно. Глядя на него, невольно думалось, что он-то гораздо ближе к концу жизни, чем эшевен, хоть и бледный, но спокойный на вид. Черты лица д’Этерноса выражали глубочайший душевный покой. От него веяло чем-то неуловимым, что передавалось присутствующим, и каждый чувствовал, как на него нисходит мир.
Тихим, слегка надломленным, каким-то хрупким голосом больной произнес:
— А знаешь, Бизонтен, я очень рад, что ты подружился с братом Мари. Хороший он юноша. И такой же труженик, как и ты. Это сразу в глаза бросается.
И с улыбкой добавил:
— И с Мари тоже, само собой.
Ему не хватало дыхания, и жена попросила:
— Не надо много говорить, ты устанешь.
Старик поднял на нее глаза, и Бизонтен удивился, заметив блеснувшее в них пламя нерушимой любви. Дрожащая рука старухи Бенуат легла на руку мужа, и в эти несколько секунд нежного касания встало то, чего они не успели сказать друг другу за время своей долгой супружеской жизни. Старик закрыл глаза, но тут же поднял веки, посмотрел на Мари и произнес:
— Не так уж давно мы тебя узнали, милая Мари, но в беде души быстрее открываются навстречу друг другу. — И, глядя на племянницу, добавил: — Тебе будет не так одиноко, Ортанс. И мне это радостно знать перед тем, как я уйду от вас…
Дядю и племянницу связывала духовная общность, какое-то внутреннее тайное согласие и родство, и Бизонтен уже множество раз подмечал это; именно оно, это чувство, нынче вечером заставляло их обменяться взглядом, где промелькнуло нечто вроде глубокой, даже торжественной радости.
Наступила минута молчания, больной внимательно прислушивался к пронзительной песне ветра, потом обвел всех присутствующих внимательным взглядом, словно желая запечатлеть на пороге вечности их черты, а затем произнес:
— Буду надеяться, что бог даст мне выкарабкаться, но все равно я хочу поговорить с вами так, как будто незаметно покину вас нынче ночью.
