Мифологема «естественного» породила, в числе прочего, совершенно уже исследовательский, научный и философский – то есть вполне рациональный – интерес ко всему «естественному»: естественная религия, естественное право – характерные объекты внимания мыслителей XVII века. Поскольку же статус «естества» был высок, миф – известный более под именем «предрассудков» – естественным быть просто не мог. Он объявлялся порождением искажающей, искусственной культуры, заблуждением испорченного грехопадением человека. Разум, наоборот, оказывался практически синонимом вложенного Богом «естества»: «естественная религия» была одновременно и «религией разума».
Новая эпоха началась под знаком борьбы с «суевериями». Распространялись и укоренялись ценности, связанные с научным отношением к миру: высокий статус наблюдения, опыта, принципа сомнения в исследовании, независимости суждения.
Казалось бы, конец мифу! Тем более что к язычеству (с которым миф в сознании тогдашних европейцев обыкновенно и связывался) Реформация – в отличие от возрожденческого гуманизма – была крайне немилосердна, ho именно эти благочестивые усердия совпали с чудовищным всплеском мифологического мышления и чувствования; процессы над ведьмами длились, между прочим, аж до второй половины XVIII века! Пик этого пришелся на XV столетие. По всей Европе – двигавшейся в своем развитии, казалось бы, к рационалистическому Новому времени – пылали костры. В существовании и вредоносности ведьм не сомневались ни католики, ни протестанты.
Сам Френсис Бэкон-уж на что здравомыслящий человек и противник суеверий – не сомневался нив существовании ведьм, ни в том, что с ними надо бороться. С другой стороны, гуманисты Возрождения считали и возможным, и нужным возвести в ранг науки магию, которая позже, несомненно, зачислялась по ведомству мифологии и суеверий. Миф, как мы видим, не только совместим и со «здравым смыслом», и с наукой, и с высокой религиозностью – он залегает в их глубине, образует самую их основу.
Возвращение мифа в нашем столетии – прямое следствие проекта Просвещения, хотя на первый, невнимательный взгляд может показаться крахом этого проекта. Объявив рационально постигаемые истины единственно достойными звания истин. Просвещение фактически бросило вызов всему сложившемуся до него, намного его превосходящему миру. Жестокий, требовательный рационализм просветителей вызвал к активной, осознанной жизни в недрах европейской культуры все то, что не вписывалось в рамки «разума». На вызов Просвещения последовал ответ, и он прозвучал в полной мере именно тогда, когда Просвещение, казалось бы, могло уже торжествовать полную победу – в XX веке.
