А ведь никто не хотел ничего плохого. Первой формой критики греческих богов – еще почти не критикой, а только ее возможностью – стало изображение их у Гомера в «недостойном», небожественном виде. Другую возможность будущей разрушительной критики создал в своей «Теогонии» Гесиод – сам по себе не только не разрушитель, но даже напротив: собиратель греческого мифа, систематизатор его. Он первый описал мифические образы по рациональному принципу: дал упорядоченную генеалогию богов. У Гесиода впервые сквозь мифологическое мышление начало пробиваться причинное, и это стало одним из прообразов и источников будущих философских систематизаций.
Лиха беда начало; александрийские риторы породили традицию, пережившую века: критика мифа с позиций «здравого смысла», который всегда исторически обусловлен и всегда принимается своими носителями за общечеловеческий. Была еще и другая точка зрения: боги мифа, в сущности, не столько боги, сколько, например, обозначения природных стихий. Или отдельных человеческих способностей. Мысль, что миф может означать «что-то еще», с неизбежностью вела к мысли: что угодно, кроме самого себя. Аллегорический метод, в сущности, стал отцом всех прочих методов толкования мифа. С тех пор образованные люди всех европейских эпох перестали понимать миф буквально и стали искать в нем скрытые смыслы и подтексты.
Был и путь спасения классических гомеровских богов, на глазах терявших подлинность и авторитет: объявить богов вполне реальными первыми царями, обожествленными впоследствии; а миф – смутное воспоминание об их деяниях.
Критики гомеровских богов исходили из очень возвышенной идеи о боге. Еще Ксенофан знал о том, что «существует бог, стоящий над всеми богами и людьми; его внешность и способ мышления не имеют ничего общего с внешностью и способом мышления простых смертных». Но ведь это уже не миф: в мифе все, даже нечеловеческое, даже противочеловеческое, подобно человеку. Жить с тем, в том, что с ним несоизмеримо, человек – обыденный человек – не может: это требует чрезмерных усилий и неспособно служить домом. А миф – это дом. Миф – это не то, что «понимают», и не то, во что «верят»: это – то, в чем непосредственно живут, от чего не отделяют себя. Возможность взгляда на гомеровских богов извне стала началом их конца как мифа. И одновременно – долгой, долгой их жизни, но уже в совсем ином качестве.
Христианство думало, что вытеснило миф (приравняв миф к поклонению языческим богам, а этих последних – к бесам). Но не тут-то было: миф вернулся, причем в собственном его, христианства, обличи и. Миф всегда возвращается тогда, когда думают, что его больше нет.
