— Кругом только меня и суют: то пол мыть, то наряд на воскресенье.
Сержант подозвал его и спросил:
— Вы чем-то недовольны, рядовой Гребенюк?
Солдат молчал.
— Говорите. Чего же вы?
— Небось ефрейтор Жучков давно полы не мыл.
— На товарища нехорошо кивать. Допустим, вас в бой пошлют. Вы тоже тогда скажете: пускай Жучков за меня идет, а я отсижусь. Так?
Виктор усмехнулся. Резко выделяющиеся на широком лице черные брови, похожие на крылышки стрижа, дрогнули. Карие глаза, спрятанные в глубине припухлых век, еще более сузились:
— Сравнили… В бою я грудью пойду на врага.
Командир отделения легко похлопал солдата по груди и многозначительно заметил:
— Слабовата еще она у вас.
Не успел Виктор приступить к работе, как к нему подошел ефрейтор Жучков. Он проходил мимо и слышал разговор с сержантом.
— Давай я буду пол мыть, а то ручки белы замараешь.
— Вот еще… И сам справлюсь.
— Ершистый парень! Только ершиться надо на себя. Так лучше будет.
Гребенюк с обидой посмотрел на Жучкова, отвернулся и подчеркнуто старательно провел шваброй по полу. Подумаешь, птица какая важная, начальника из себя строит. Ну ничего. Другие поймут.
Но и другие «не поняли». Солдат ловил на себе осуждающие взгляды. А ефрейтор Байков даже предупредил, что будет о нем на комсомольском собрании говорить.
Виктор почувствовал неладное и дней пять сдерживался. Мысленно себе слово дал, что будет самым дисциплинированным. Но проходило время, и он снова вспыхивал, как спичка. На вопрос сержанта, почему он так ведет себя, отвечал:
— Характер такой. Что я с ним поделаю? Для моего характера нужны дела серьезные. А тут — полы подметай.
— Характер обуздать надо. Подчиняться воле командира — это ведь тоже мужество.
— Я понимаю. Вот на учениях покажу себя.
— Посмотрим, — ответил Василенко.
…На тактических занятиях при наведении линии связи сержант приказал рядовому Гребенюку нести пару катушек кабеля. Передвигаясь с полной боевой выкладкой напрямки, по сугробам и оставляя за собой глубокие, по колено, темные провалы следов, солдат шел, низко нагнувшись, словно упирался в невидимую стену. Упругий ветер бросал в лицо мокрые хлопья снега. Остановился на секунду, покачиваясь, протер глаза:
— Эх, лепит как, ничего не видать.
Про себя подумал: «Наверно, сержант проверить меня хочет на этих занятиях. Рядовому Шабловскому одну катушку дал, а мне…»
Поправив на спине катушки, он ускорил движение. Но потом ему стало так тяжело, что захотелось уткнуться лицом в сугроб да так и застыть. Вдруг он споткнулся, сбросил катушки в снег, в изнеможении произнес:
