— Не скучно тебе одному-то? — спросил Найденов, поддевая ложкой икру и подумав, что он, пожалуй, не вынес бы этой жизни, не будь рядом жены, даже если бы ему пришлось жить не в землянке, а в самом селе.
Жилин непонимающе посмотрел на Найденова:
— Скушно? Как скушно? Я человек лесной. Люблю один. С молодых лет так. Зимой в тайге, летом в тайге. Я не только в городе — в селе устаю.
— Но без женщины, без жены…
— На что она мне, жена? Я все делаю себе сам. Хоть сварить что, хоть постирать али заштопать. Да и годы сейчас такие. А помоложе был — любил девок. Сильно любил! Бывалоче, побродишь месяц-другой по тайге, обносишься, захудеешь, аж скулы торчат, тогда отдых себе устраиваешь — али за кордоном, али на нашенской стороне. Выйдешь оборванцем, а все одно богач, потому как золотишко при тебе, корешков женьшеня несколько… В один момент принаряжаешься, как тот купец, во все лучшее и — айда гулять. Кабаки все твои, бабы тоже все твои. Выбирай любую. Ух, вашбродь, хорошо было! Погуляешь так с месячишко, глядишь, деньжонок лишь на припасы остается — бросаешь все и снова в тайгу.
— Золото мыть, корни искать?
— Искать… Конешно, искать! — усмехнулся Жилин и налил еще по полстакана самогонки. — Пейте, вашбродь. Причина есть. — Он осушил свой стакан и закусил кусочком вяленой осетрины. Выпил и Найденов.
— Мы, вашбродь, вроде бы как одной веревкой связаны. Нам нечего скрывать друг от друга. Вы, вашбродь, много душ загубили?
Вопрос был настолько неожиданным, что Найденов растерялся.
— Я это к тому спрашиваю, чтобы самому сказать, — подмигнув, пояснил Жилин.
«Какой наглец!» — подумал Найденов, нахмурившись. В другой обстановке он бы показал, как задавать подобные вопросы, но сейчас он всецело от Жилина зависел и был обязан ему своим существованием. Поэтому ничего не оставалось, как мрачно выдавить:
— Было дело.
— Не считал, стал, быть? Я тоже, — вздохнул Жилин, и по этому вздоху трудно было понять, о чем он сожалеет: о том, что убивал, или о том, что не считал своих жертв.
— Я убивал врагов, — сказал Найденов жестко. — Я воевал. В меня стреляли — и я тоже стрелял. И не жалею об этом.
— А што жалеть, вашбродь? Вот меня, например, кто жалел? Никто. А почему я должен бил жалеть? Вот ты, вашбродь, говоришь, что врагов убивал. Да люди — все враги друг другу, как я разумею. Только одни из них вроде волков или тигров, а другие вроде овец. Одному на роду написано съедать других, я другому — быть съеденным. Закон тайги! Вот и весь сказ! — Он тяжело опустил свою короткопалую, заскорузлую ладонь на стол.
