И плот, и дом, и даже белье на веревке — все это казалось Жене необычным, никогда не виданным.
Путешествие в мир продолжалось. Студенты видели его двойным зрением собственными глазами и глазом «Альтаира». Он, как разведчик, идет сейчас впереди.
Положив на руки подбородок, Женя сгорбившись сидел у окна и мысленно подводил итоги первых дней путешествия. Сколько событий, сколько впечатлений! Голубые — судаки, проступок «инспектора справедливости», его неожиданный прыжок и печальные последствия. «Собачий мир» и парад остроголовых. А люди какие встретились Жене! Взять хотя бы тех, что сидели на корме рядом с «Альтаиром». Еще эта встреча с Багрецовым… Нет, не уснуть.
Но мысли его чаще всего возвращались к разговору с Набатниковым. И не загадки далеких планет, не приключения Левы Усикова, не фильтры системы Митяя Гораздого, даже не воспоминания о Наде беспокоили Женю. В ушах еще звучали резкие и справедливые слова почти незнакомого ему человека. Женя привык читать книги о себе и своих товарищах. Книги эти нравились, в них, как в зеркале, отражалась жизнь студентов. Зачеты, дискуссии, вечера в клубе и общежитии, прогулки и свидания, хорошие и плохие профессора, ребята, эгоисты и «симпатяги», — все что угодно было в книгах. Но Жене хотелось другого. «Конечно, юность прекрасна, кто ею не любуется! Это хорошо, но умиление вредно». Так говорил Набатников.
«Молодежь — хозяева мира, светлый дом передают им старики. Вот и будьте радушными хозяевами. Не наступайте старикам на ноги. У них — мозоли, всю жизнь провели на ногах, строя ваш дом», — вспоминались его слова.
Профессор приводил десятки разных примеров, сурово журил ребят — и все это было правильно. Говорил он с редкой прямолинейностью, что подкупало студентов, хотя они и чувствовали некоторую обиду. Другие бы на их месте поспорили, во всяком случае, обозлились, как это часто бывает. Кто-кто, а юный товарищ с полученным только что аттестатом зрелости больше всего не любит критику своих поступков, особенно со стороны взрослых. Он же сам взрослый, не маленький, чтобы ему указывали, как держать ложку. Кроме того, в этом прекрасном возрасте у человека ярче всего проявляются критические наклонности. Постепенно рушатся авторитеты. Прежде всего бабушкин — это еще в школьном возрасте, — потом авторитет мамы, папы, профессоров, затем любимых писателей, ученых («Подумаешь, Ньютон! Без него бы открыли закон тяготения»), наконец дело доходит до философов, и только с годами авторитеты восстанавливаются, причем в новом, более глубоком качестве. Годам к тридцати восторжествует и бабушкин авторитет, человека, много пожившего, — с ней полезно иной раз посоветоваться.
