Багрецов ходил взад и вперед по палубе, постоянно оглядываясь. Зачем? Ведь, кроме студентов и профессора, сидящих в каюте «Горьковского комсомольца», никто им не интересовался. Палуба все время оставалась пустой, пока не выключился аппарат. Следующие пять минут опять было видно Багрецова. Кто знает, не бродил ли он весь прошедший час.
Куда ехал Багрецов? И Митяю и Леве этот вопрос показался бы праздным, но Женю заинтересовал серьезно. Багрецов знал маршрут экспедиции Толь Толича, поэтому Надя, по просьбе Журавлихина, должна была найти следы своего обиженного друга.
«Попробуем рассуждать так, — думал Женя, поеживаясь от свежего ветра из окна. — Если каким-либо способом связаться с Багрецовым, то аппарат будет найден. Багрецов знает, кому принадлежит груз. Значит, мы все равно нашли бы его, хоть на Южном полюсе… Но как послать телеграмму Багрецову? На какую пристань? На какой теплоход? Хорошо бы, этот друг написал Наде, тогда через нее можно связаться с ним».
Желание ясное и абсолютно естественное, но Женя, к удивлению своему, почувствовал, что не хочет письма Багрецова. «Пусть молчит, ей не пишет. «Альтаир» найдем и без него», — думал Журавлихин, успокаиваясь тем, что Наде неприятно получать письма от оскорбленного друга.
Напрасно Женя хитрил, оправдываясь заботой о девичьем покое; пусть невольно, но все же он изменял своим принципам. Хотелось, чтоб письмо Багрецова затерялось, телеграммы не доходили и сам он как можно дольше не приезжал в Москву.
Все это было противно и шло вразрез с высоконравственными установками Журавлихина, его деликатностью и щепетильностью.
Набатников ушел спать. Ребята по очереди зевали. Журавлихин распределил порядок дежурств у телевизора и возвратился в свою каюту. Ему досталось утреннее дежурство, надо как следует выспаться, чтобы не подвести ребят.
За окном было темно. «Горьковский комсомолец» обгонял гигантский плот. Его тащил маленький буксировщик. Гулко стучали колеса по воде. На плоту стояла изба, из открытой двери падал свет на развешанное возле белье. Женщина, посматривая на облачное небо, снимала простыни и детские носочки. Из трубы шел дым. Слышался голос радио: «Ах, краснотал мой, краснотал! Ты все ли мне тогда сказал?»
Из двери вышел раздетый до пояса человек с полотенцем, нагнулся к умывальнику. Все было по-домашнему на этом острове. Он, длинный, тянулся, вероятно, на целый километр. Такие большие, но не плавучие острова отмечаются на картах.
