БАХЧЕЕВ. Вестимо, ваше благородие! Будьте отцом родным!
БУРАН. Да ведь я тяжкий грех возьму на себя, если ослаблю закон. (Достоевскому.) А, писатель? Скажи: помилую я его, облегчу наказание – и тем самым вред ему принесу, он опять преступление сделает. И что тогда, а?
ДОСТОЕВСКИЙ. Христос вас простит.
Мария, сидя в карете, смотрит на Достоевского.
БАХЧЕЕВ (загораясь надеждой на помилование, кричит). Ваше благородие! Другу, недругу закажу! Вот как есть перед престолом небесного Создателя…
БУРАН (перебивая). Хорошо, хорошо! Милую я тебя только ради сиротских слез твоих. Ты сирота?
БАХЧЕЕВ. Сирота, ваше благородие! Как перст сирота – ни отца, ни матери!..
БУРАН (милосердно, мягко). Ну, так ради сиротских слез твоих. Но смотри же, в последний раз! (Унтер-офицерам.) Ведите его…
Загремел барабан.
Унтер-офицеры повели Бахчеева сквозь строй.
Замахали первые палки, неуверенно падая на голую спину Бахчеева…
БУРАН (следуя за истязуемым, с неожиданным восторгом). Катай его! Жги! Лупи, лупи! Обжигай! Сажай его, сажай!
И подростки вопят в восторге.
ПОДРОСТКИ. Лупи! Лупи! Бей!
И у зрителей хищно возгораются глаза…
и у женщин подрагивают ноздри…
и Елизавета Герф, глядя на экзекуцию, плотоядно прикусывает нижнюю губу…
и Мария возбужденно теребит платок…
и Буран, позабыв о зрителях, всласть упивается экзекуцией, орет в экстазе.
БУРАН. Сажай его! Сажай сироту! Лупи!..
Под ударами палок, кровавящих его спину и плечи, Бахчеев действительно уже приседает, крича от боли.
А Буран все бежит за ним вдоль шеренги солдат и хохочет, бока руками подпирает и сгибается от смеха, распрямиться не может.
БУРАН. Лупи его, лупи! Обжигай!.. Еще ему, еще! Крепче сироту!..
И солдаты лупят со всего размаху.
И гремит барабан. Эта барабанная дробь накатывает на Достоевского, оглушая его – как тогда, на казни. А вместе с ней – все ближе, все неотвратимее унтер-офицеры тащат к нему окровавленного Бахчеева, ужасая необходимостью ударить несчастного. Судорога проходит по лицу Достоевского, и глаза ему ослепляет сияние солнца…
Рядом с ним старик «наемщик», сжалившись над Бахчеевым, бьет не в полную силу. Буран тут же подскакивает к старику, отмечает спину «милостивца» крестом.
БУРАН. В кордегардию! Засеку своими руками!
Тут Бахчеев – окровавленный и почти падающий на ружья унтер-офицеров – равняется с Достоевским, и одновременно сюда же подбегает Буран, впивается в Достоевского глазами, сторожа его жест.
Гремит, оглушая, барабан.
БУРАН
